- Кто вы и зачем меня сюда привезли? - спросил он устало.
- Всему свое время, мистер Захаржевский, всему свой час, а пока поднимайтесь, вас ждет горячая ванна, бритвенный прибор, легкий континентальный завтрак и процедурная медсестра...
- А медсестра зачем? - поинтересовался Никита.
- Вы больны, уважаемый мистер Захаржевский, у вас серьезные проблемы со здоровьем, и вам необходимы процедуры, которые назначил вам врач.
- Я не болен, и мне ничего не назначали, - возразил Никита.
- Не надо спорить, тем более что вы не просто не правы, но ваша неправота усиливается отсутствием у вас какого-либо права возражать. Здесь никого не интересует ваше мнение, больны вы или здоровы, здесь все решаем мы...
- Я в сумасшедшем доме? - поинтересовался Никита.
- Хуже, - ответил первый. - Вы в доме милейшего мистера Лермана, практически у себя дома, мистер Захаржевский...
К медицинским сестрам Никита был, мягко говоря, индифферентен.
Но даже если бы на нем и висел не смытый к сорока трем годам грех подростковых вожделений, питаемых когда-то к школьной фельдшерице, то при виде местного медперсонала любым трепетным воспоминаниям тут же пришел бы конец. В сестрице были все сто девяносто сантиметров роста, и на белоснежном крахмале форменного халата, в том месте, где у женщин бывает грудь, у нее был приколот бадж, удостоверявший, что она - "нерс" и что кличут ее Ингой.
- А вы случайно не служили под началом штандартенфюрера Менгеле? поинтересовался Никита, уставившись на массивную, в пол-лица челюсть и руки, крупные, как у фламандского дровосека.
- Нет, не служила, - ответила фройляйн Инга, сдирая пластиковую обертку с разового шприца.
- Что будете колоть? - поинтересовался Никита.
- Что доктор прописал, - деловито отвечала мед-сестрица, надламывая острую стеклянную горловинку большой ампулы и наполняя шприц.
- Куда? - спросил Никита.
- Ложитесь на живот и приспустите трусы, - ответила Инга.
- Если немного усилится слюноотделение, - сказала она, прибирая за собой обертки и стекляшки, оставшиеся после процедуры, - то не пугайтесь, это скоро пройдет... И вообще, все скоро пройдет...
"All things will pass away", - повторил про себя Никита и вдруг почувствовал себя необычайно беззаботным.
- Как мироощущение? - спросил его вошедший в комнату Роберт.
Инга все еще топталась в комнате, убирая в чемоданчик последние следы галоперидоловой терапии.
- Жду повышенного слюноотделения, - ответил Никита, выжидая, когда уйдет медсестра. - Откуда вы набираете медперсонал? Война с Гитлером уж пятьдесят один год как кончилась, а у вас откуда-то еще берутся такие экземпляры... В каком она звании? Унтершарфюрер?
Роберт ухмыльнулся, похлопал Никиту по плечу и сказал, присаживаясь на краешек кровати:
- Скоро вам станет совсем хорошо, и никакие проблемы не будут вас мучить, а пока давайте поговорим о вашем блестящем будущем, покуда не пришел мистер Дервиш... Джон Дервиш - не забыли? Пока он не подошел, я вам кое-что постараюсь объяснить.
Никите и правда стало очень покойно на душе.
И никуда не хотелось двигаться.
- Это очень хорошо, что вы стали интересоваться своей родословной, господин Захаржевский, - начал свою речь мистер Роберт.
Никита чувствовал себя чертовски уютно и комфортно. И даже слюни во рту, которые все время приходилось сглатывать, не беспокоили. Ему хотелось свернуться калачиком и лежать... лежать, покуда красавчик Роберт рассказывает ему свои сказки...
- Но нас, мистер Захаржевский, заинтересовали не ваши, безусловно замечательные, предки, а ныне живущие и здравствующие родственники, говорил Роберт. И слова его доносились как-то глухо-глухо, как если бы у Никиты заложило уши. - Нас с мистером Дервишем, а вот, кстати, и он... нас с мистером Дервишем интересует ваша сестра... Родная сестра, Татьяна Всеволодовна Захаржевская....
"Там она где-то... Там она где-то... Летает... - вспомнил Никита слова матери, - найди ее там, Никита, плохая она дочь, грех ей будет..." - звучало у него в ушах поверх "бу-бу-бу", что мерно бухтел мистер Роберт...
Дервиш подошел к изголовью, достал из кармана халата маленький блестящий фонарик и, оттянув Никите веко, посветил ему прямо в зрачок.
- У нас на все про все не больше месяца, - сказал Роберт.
- Зачем такая спешка? - поинтересовался Дервиш. - Этот голубок никуда не упорхнет.
- А вот дедушка Ильич может. Точнее, его грешная душа. И было бы грустно, если бы он ушел, не вкусив победы.
- Ты сентиментален, дружочек. За что и люблю...
На несколько мгновений губы собеседников слились в поцелуе.
А Никите уже было совсем все равно. Размахивая руками, он летал вместе с Танькой по двору их дома на Петроградской стороне. А мать грозила им пальцем из окна. А они с Танькой поднимались все выше и выше... В питерское серое небо.
(2)
Дедушке Ильичу шел пятьдесят первый год, но выглядел он семидесятилетним стариком. Причем смертельно больным семидесятилетним стариком. Пергаментная иссохшая кожа, вся в островках струпьев, мертвенно-онемелых или огненно-воспаленных, уже не скрывала анатомических подробностей строения черепа и костей рук. "Ходячий труп" было бы, пожалуй, неточным определением, поскольку в последние дни Александр Ильич Лерман перестал быть ходячим уже необратимо и бесповоротно. "Дышащий" - это да, хотя с огромными усилиями, хрипло и надсад но, чуть не каждую минуту припадая к ингалятору. Похоже, в схватке смертных недугов пневмоцистит все-таки брал верх над саркомой Ракоши, и до финального свисточка остались считанные мгновения... Но все же он успел... Успел... Синюшные бескровные губы искривились в подобии улыбки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14