И Тубонайской девы он жених.
X
Он зыбь следит, и с ним - его подруга,
С ним - солнцецвет островитянок, Ньюга,
Из рода рыцарей, - хоть без герба
(Геральдик, смейся!). Древние гроба
Гласят завет свободы и победы:
В них гордо спят ее нагие деды.
Близ волн - гряда зеленая могил...
А насыпи твоей нигде, Ахилл,
Я не сыскал!.. Когда, подъемля громы,
Являлись гости, диким незнакомы,
В ладьях, перепоясанных грозой,
Где мачт растет, как пальмы стройных, строй
(Их корни, мнится, в море; но содвинут
Ладьи свой лес и крыльев мощь раскинут,
Как облако - широких, - и вода
Плавучие уносит города):
Тогда она кидалася в метель
Валов (в снегах так прядает газель),
Взгребая кипень, в пляшущем челне,
И Нереидой на седом гребне,
Скользя, дивилась, как бегут громады,
Ступая тяжко на крутые гряды.
Но брошен якорь, - и корабль, как лев,
На солнце лег, дремы не одолев;
А вкруг челны снуют: так рой пчелиный
В полдневный зной жужжит у гривы львиной.
XI
Причалил белый! Сколько в слове этом!
И Старому простерта Новым Светом
С доверьем детским черная рука.
Дивятся оба; и недалека
Приязнь. Радушны бронзовые братья,
И знойный жаркий взор сулит объятья.
Вглядясь, взлюбили странники морей
Архипелага темных дочерей.
Не видевшим снегов в своих пределах
Белей примнился лик пришельцев белых...
Бег взапуски, охота и скитанье;
Где хижина - там кров и пропитанье;
Сеть, в теплую закинутая влагу;
В челне порханье по архипелагу,
Чьи острова - что звезды бездн лазурных;
Покой от игр под сказку грез безбурных
И пальма (ей же нет Дриады равной;
В ней дремлет Вакх, младенец своенравный;
Гнездо орла не выше, чем шатер,
Что над своей бродильней бог простер);
Хмель кавы, что пьянее сока лоз;
Плод, чаша, молоко за раз-кокос;
И дерево-кормилец, чьи плоды
Без пахот нива, жатва без страды,
Воздушный пекарь дарового хлеба,
Его пекущий в жаркой печи неба
(Далече голод от него кочует:
Он самобраным яством не торгует),
Весь тот избыток божьих благостынь,
Те радости общественных пустынь
Смягчили нрав согретых добротой
Одной семьи счастливой и простой:
Очеловечил темнокожий белых,
В гражданственном устройстве озверелых.
XII
И многих сочетали те места.
Из них не худшая была чета
Мои островитяне: Торквиль, Ньюга.
Они вдали родились друг от друга,
Но оба под одной звездой пучин;
Им лик земли от ранних лет - один.
А детства сон что б нам ни затемняло,
Все ищет взор, что детский взор пленяло.
Чей первый взор тонул в лазури гор,
Всю жизнь тот любит горных далей флер,
В горах чужих - знакомых ищет линий.
Горит обнять, как друга, призрак синий.
Я много лет в плену чужбин сгубил;
Об_о_жил Альпы, Аппенин любил;
Парнасу поклонился; над пучиной
Зрел Иду Зевса и Олимп вершинный.
Не все их чары были только сказка
Слав древних, да лучей и линий ласка.
В душе был жив младенца первый жар:
Глядел на Трою с Идой Лохнагар;
О кельтах мне напомнил кряж фригийский,
Шотландию - источник Касталийский.
Гомер, тень мировая! Феб, - прости
Фантазии блуждающей пути!
Меня учил, ребенка, Север бледный
Предчуять и любить ваш блеск победный!
XIII
Любовь, все претворяющая в радость,
Все радугой венчающая младость,
Минувшая опасность - роздых, милый
И тем, чья грудь мятежной дышит силой,
И красота обоих (дух надменный,
Лизнет, как сталь, ее перун мгновенный)
Совместной властью необорных чар
В один всепоглощающий пожар
Их души дикие соединили.
Уж грозовым восторгом не манили
Питомца сеч воспоминанья боя.
Дух непоседный не мутил покоя,
Как нудит он орла в его гнезде,
Далеким оком рыща, бдеть везде.
Изнеженность иль элисейский плен
То был сей сон, когда душе забвен
Надменный лавр над урною могильной:
Не вянет он, лишь кровию обильной
Вспоет. Но там, где прах отживших тлеет,
Не так же ль мирт усладной тенью веет?
Когда б, близ Клеопатры, все забыл
Любовник-Цезарь, Рим бы волен был,
И волен мир. Что сев его побед
Взрастил? Стыда наследье, жатву бед!
Тиранов утвержденье, - след заржавый
На старой цепи, были знак кровавый!..
Природа, слава, разум - все народы
Зовет исполнить так завет свободы,
Как Брут, один, посмел, - велит дерзнуть
И самовластья обезьян стряхнуть
С высоких сучьев! Нас пугают совы,
За соколов принять мы их готовы.
Но пугала (гляди, их корчит страх!)
Один свободы клич сметет во прах.
XIV
В забвеньи сладостном о жизни, Ньюга,
Вся - женщина, вдали людского круга,
Что мог бы новизной ее развлечь
Иль зоркою насмешкой подстеречь
И возмутить ее сердечный трепет,
Вдали толпы, где пел бы пошлый лепет
Ей лесть, где б искушал развратный толк
Ее блаженство, славу, сладкий долг,
Равно была нага душой и телом.
Так радуга на небе потемнелом
Стоит, меняя зыбкие цвета;
И вся сквозит живая красота,
Воздушней млеет, выспренней парит;
И в небе мрак, - а весть любви горит.
XV
В пещере, вырытой волной напевной,
Они таились в рдяный жар полдневный.
Летит година, и полет времен
Не метит меди похоронный звон,
Что бедной мерой мерит смертный век
И над тобой смеется, человек!
До дней былых, грядущих, что за дело,
Коль настоящий миг душой всецело,
Владычный, овладел? Металла бой
Им заменил приливных волн прибой
На отмели, да диск на башне неба.
День - час один, и числить не потреба.
Склонится ль он, - чу, не вечерний звон,
Над розой песни соловьиной стон!
Диск пал: не так, как наше солнце, тлея,
Над морем тухнет, в дреме тусклой рдея;
Нет, в ярости, как бы навек оно
С сияющей землей разлучено,
Багряной вниз кидается главой,
Как в бездну прядает стремглав герой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11