Что это, сделка о продаже дьяволу бессмертной души? Нет, стандартный правовой документ, хоть и с мошеннической прокладкой. Да и потом: вот удивился бы нотариус, достань один из участников сделки пузырек с кровью, макни туда гусиное перо и царапай им бумагу. Нет, эта картинка — плод моего воспаленного воображения. Какая, к черту, кровь.
Но тут же мои мысли перекинулись на Библию. Я положила документ на стол, достала толстенький потрепанный томик и сравнила закорючки на полях с подписью на договоре. При внимательном рассмотрении я обнаружила на страницах Библии такие же царапины от пера. Цвет красителя совпадал один в один, и даже завитушки в значках и в подписи показались мне подозрительно похожими, будто начертанными одной рукой.
За моей спиной стукнула оконная фрамуга, и я вздрогнула. Мне отчего-то стало не по себе. Я быстро захлопнула и спрятала Библию. Главный инженер, стоя у сейфа, внимательно наблюдал за мной.
— Вы тоже заметили? — приглушенным голосом спросил он.
— Что? — я испугалась не на шутку. А вдруг здешняя отравленная атмосфера действительно негативно влияет на психику?
— Они похожи, — объяснил мне главный инженер. — Как будто один человек расписывался.
Интересно, откуда он знает? — пронеслось у меня в голове. Библию-то он не видел; или видел где-то? А если видел, то при каких обстоятельствах? Нет, по-моему, у меня началась мания преследования. Горчаков бы сострил, что если у вас мания преследования, это еще не значит, что за вами не следят. Но мне было не до смеха.
— Смотрите, —сказал главный инженер, взяв у меня договор и разложив его на столе. — Смотрите внимательно: обе подписи специально сделаны разными ручками, одна подпись синим сделана, вторая — коричневым. Это чтобы замаскироваться, мол, два разных человека подписали. А на самом деле один.
— Вы хотите сказать, что за обе стороны в договоре расписался один человек? — наконец до меня дошло, что хотел сказать главный инженер.
— Ну да. Директор наш. Жулик. Это же липа, договор этот, прикрыть хищение.
Я еще раз вгляделась в подписи, хотя могла бы и не делать этого: они горели перед моим внутренним взором, как «мене, текел, фарес». Получается, что только мне в голову пришла такая бредовая мысль — о том, что подпись сделана кровью. Главный инженер ее тщательно изучал, судя по всему, но этого не увидел, а увидел совсем другое. И опера наши ничего про это не говорили, а они Библию всю осмотрели и обнюхали. Значит, мне померещилось? Надо показать Синцову. Хотя он тоже видел Библию; и тоже ничего мне не сказал.
Только этого мне не хватало.
7
Главный инженер заботливо завернул прозрачную папочку в какую-то старую газету, чтобы не вызывать лишних разговоров, пока я иду по территории комбината. Раздолбанная черная «Волга» доставила меня к зданию местной милиции, где ждал Синцов, чтобы отправиться в обратный путь. Я села в машину, и он рассказал мне о результатах своих изысканий. Выходило, что съездили мы не зря.
Оказывается, наш злодей Паша Иванов с детства страдал органическим поражением головного мозга. Но все, кто его знал, утверждали, что он — безобидное существо, и что, несмотря на некоторую свою неполноценность, в детстве даже животных не мучил, что для его сверстников было обычным делом.
В семнадцать лет он остался сиротой, так как папу своего он никогда в глаза не видел, а мама, батрачившая на комбинате, сгорела во время пожара в подсобке; пожарники установили, что произошло самовозгорание хлама, которым подсобка была набита с незапамятных времен (я сразу подумала про свою кладовку: срочно надо ее разобрать, срочно!). Стал жить один в комнатенке, в домике барачного типа, такие домики, как опята пень, окружали комбинат.
— Мы к нему домой сходили, — признался мне Андрей. — Дверь там, как в дачном сортире, фанерная.. На крючочек закрывается. Ну, ты поняла?
Я поняла. Они с местными операми поддели крючочек перочинным ножом, откинули его и проникли внутрь. Санкции на обыск у них не было, но осуждать их за незаконное проникновение в жилище я не собиралась. Напротив, в душе горячо приветствовала это нарушение закона. Мой взгляд упал на газету, в которой покоился изъятый мной договор; он лежал у меня на коленях. «Говорят, однажды ты потеряла на Кубе все документы, стала бомжом и воровала еду. Это правда? — У меня все украли на этом острове Свободы, и мне пришлось как-то выживать. Я была с ним так же свободна в своих поступках, как и он со мной». Я отогнула край газеты: что это? Интервью с какой-то певицей. Супер; не знаю, как она поет, но за эту формулу отношений я ей аплодирую.
— Топчан с одеялом без белья, сервант советских времен, два стула и стол, — перечислял Синцов. — Окно без занавески, на окне банка с чайным «грибом». Я уж думал, этот «гриб» вымер, ни у кого больше такого нет.
Я представила себе эту жалкую комнатенку, и Пашу Иванова, спящего без постельного белья на продавленном топчане. Наверное, не он один так живет в этом городе. И еще, небось, считает, что ему повезло: своя жилплощадь, кум королю, сват министру.
— Ни книг, ни газет, ни журналов. Ни писем, ни открыток.
— Интересно, — сказала я. — Газет нету, значит?
Мы с Синцовым без слов поняли друг друга. Отсутствие газет, из которых Паша Иванов вырезал фотографии женщин, лишний раз указывало на то, что он не сам их где-то купил или стырил, а ему их кто-то дал. Для того, чтобы в один прекрасный день ни с того, ни с сего воспылать страстью к женщине с газетной полосы, надо регулярно покупать эти самые газеты.
— Вообще ничего интересного.
В том, что Синцов изо всех сил искал что-нибудь интересное, я не сомневалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66