С нее быстро сняли все манжеты и присоски, чтобы мать и сын могли обнять друг друга. Бенджамен сморщился, став похожим на игрушечного тролля, и слезами выразил радость и облегчение. В уголках глаз матери тоже появились слезинки, но у нее было маловато сил, и она не до конца разобралась в ситуации.
– Где я? Что случилось? – наконец прошептала она, инстинктивно протянув руку, чтобы поправить волосы мальчика, но и это оказалось ей не по силам.
– О, значит, вы из-за океана, американка, ведь так? – Макбин быстро уловила акцент. – Скажите мне, как вас зовут?
– Из… Изидора Дин. Иза. – Ответ прозвучал робко почти вопросительно. – Мой о… – Она собралась было рассказать им, что ее назвали в честь Айседоры Дункан, танцовщицы, которой поклонялся в юности отец, дантист из штата Висконсин, скрывавший под маской строгости страсть к театру, но попытка оказалась слишком утомительной. Она замолчала и сосредоточила все усилия на попытке стереть слезы со щеки мальчика.
– С вами произошел несчастный случай, лапочка. Вы были в коме. Но вы сильная, вы справитесь. Не так ли, мистер Уэзерап?
Консультант, который в этот момент осторожно щупал ее пульс, кивнул.
– Ваша селезенка заставила нас поволноваться, миссис Дин, нам пришлось удалить ее. Но это не страшно. Вы даже не заметите ее отсутствия, останется только небольшой шов слева на животе. Вы довольно долго проспали, но, полагаю, с вами все будет просто отлично, если только юный Бенджамен даст вам возможность отдохнуть. Спокойно, юноша, – со смехом сказал он, повернувшись к Бенджи, который крепко обхватил мать за шею, чтобы никто не попытался оттащить его от нее.
– Он… Все в порядке, доктор. Он нуждается в нежности и ласке, – возразила Иза.
– Вы нас здорово помучили, Иза, – сказала Макбин. – Мы ведь не имели ни малейшего представления о том, кто вы такая. Вы действительно американка?
Иза кивнула.
– Ваш сын тоже пережил серьезный шок, он практически ничего не говорил все это время, – продолжал Уэзерап. – Мы рисковали, принеся мальчика к вам, но надеялись, что именно это и приведет вас обоих в норму. Я не был уверен в реакции мальчика, он мог еще глубже уйти в себя. Но я в восторге от результата.
– А моя девочка? Где Бэлла? – Голос Изы, такой слабый и неуверенный, вдруг приобрел силу.
– Миссис Дин, вы не должны волноваться… Но она повторила свой вопрос – медленно, почти по слогам, тоном, не допускающим отговорок.
– Доктор, где моя дочь?
Невропатолог почувствовал себя очень неуютно, он отвел глаза, сунул руки в карманы халата и взглядом попросил о помощи сестру Макбин. Она сидела на краешке кровати, поглаживая то мать, то сына. Медленно, спокойно, стараясь смягчить удар, она сказала:
– Мне очень жаль, Иза, милая моя. – Сестра замолчала, пытаясь справиться с собственными чувствами. Но выхода у нее не было. – Мужайтесь, вашей крошки больше нет. Она не пережила аварии.
Нож гильотины упал. Что-то лопнуло внутри. Навсегда, безвозвратно.
Иза не шевельнулась, ничем не выдала своей боли, только задрожало веко, да лицо застыло, как посмертная маска. Губы пытались прошептать что-то в ответ.
– Она не заслужила этого. Моя бедная девочка. – Больше Иза ничего не добавила. Она посмотрела на Макбин, надеясь, что это ошибка, но та лишь сочувственно покачала головой. Из глубин души Изидоры поднимался стон, превратившийся в животный вопль. В этом вопле слились воедино горе, ужас, плач по погибшей любви, чувство вины. Ее вины.
Она рыдала о погибшей дочери.
Глава 2
Грабб постучал в дверь, поколебавшись, прежде чем войти. Это человек, обращавший мало внимания на чувства и желания других людей, мог не задумываясь ворваться в больничную палату, на похороны, в чужую спальню и даже в дамский туалет, но главный редактор лишь недавно вступил в должность и представлял собой неизвестную величину.
Хьюго Хаги, американец японского происхождения с Западного побережья, окончивший Вартоновскую школу бизнеса, не очень разбирался в том, как делаются телевизионные новости, но был достаточно умен, чтобы не изображать обратного. Вместо того чтобы следить за телевизионными экранами, висевшими на одной стене его кабинета, он, как правило, не отрывался от экрана компьютера, стоявшего на письменном столе. Он, как жаловался Грабб после двух кружек пива, был «вылеплен не из того теста». Телевидение захватывают счетоводы, им плевать на профессию, они не понимают, какую гордость испытываешь, сообщая сенсационную новость международного масштаба, как радуешься, переплюнув конкурирующие агентства, они балдеют лишь от итоговых цифр годового баланса. Может быть, они даже не размножаются – просто не умеют, – а делятся на части, как амебы!
У этого человека была раздражающая привычка выключать экран компьютера всякий раз, когда кто-то входил в его кабинет, как будто он старался сохранить важную тайну, которую никому нельзя доверить. Черт, какие могут быть секреты в редакции новостей, где люди разговаривают только на повышенных тонах! За глаза Хаш называли ЭП – электропередача – из-за неестественного зеленого свечения компьютерного экрана, который обычно освещал бледное лицо директора.
– Хьюго, у тебя есть для меня минутка? – спросил Грабб, нарочно употребляя уменьшительное имя, которое тот ненавидел.
Кнопка щелкнула, зеленое свечение погасло. Хаги обернулся к Граббу с тонкой улыбкой на ухоженном лице. Он был молод, легко выдержал бы трехчасовой марафон и ничем не напоминал вечно неопрятных и потрепанных редакторов международных отделов. На стенах его кабинета не было семейных фотографий, висел только диплом выпускника Школы бизнеса в рамке и подписанная фотография Уилбурга Бэрнса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85