– Как поживаете, сударыня?..
А она не может даже ответить, слова застревают у нее в горле. Испугалась, что ли, что любовник уже не любовник, что любовник сошел с ума.
Любовь стареющей женщины…
– Но что же случилось?
Он медленно поднимается, садится, все еще улыбается, радостно так.
– Меня хотели убить, я должен был скрываться. Главное, я жив, слава Богу.
И он начинает бродить по комнате, идет к окну, смотрит на городскую стену, на башни. Она следит за ним, словно каждое его движение полно глубокого смысла. Все еще боится приблизиться к нему, боится его.
Он замечает «моррис» на стоянке.
– Значит, они согласились отпустить меня. Чудесные люди.
Я ничего не ответил. Лишился дара речи. Он продолжал ходить по комнате перед нашими глазами, заложив за спину руки. Выработал у себя медленные, старческие движения.
– Но что же будет теперь? – Она говорит все еще шепотом.
– Вернемся домой с Божьей помощью. Бабушка жива, скажем ей – здравствуй, попросим у нее благословения. Нет наследства, ну что же… Был сон – и развеялся. Посидим, подождем, для чего торопиться? У меня есть время…
«Слава Богу, с Божьей помощью» – эти выражения вылетали из него как бы ненароком, совершенно естественно. А может быть, он нарочно дразнил нас. Бродит взад-вперед по большой красивой комнате на некотором расстоянии от нас, дотрагивается до вещей, берет со стола пепельницу, рассматривает ее, встал у зеркала, смотрит на свое отражение, слегка поглаживает пейсы.
– Вы не поверите, но я почти не видел своего отражения в последние месяцы. У них нет зеркал.
Наконец он садится в кресло.
Кто-то стучит в дверь. На пороге служащий гостиницы. Удивленно смотрит на нас, можно подумать, что мы стоим перед ним голые. Говорит, конфузясь. Уже двенадцать, он просит прощения, но нам придется освободить комнату, сегодня в Иерусалиме начинается какой-то конгресс.
Я все еще молчу. Ася не знает, что ответить. Габриэль встает, берет инициативу в свои руки:
– Мы уезжаем.
Служащий слегка кланяется ему и закрывает за собой дверь.
Через несколько минут мы втроем спускаемся вниз. Я подхожу к регистратуре, плачу за номер сто пятьдесят лир.
– У нас нет почасового тарифа, – извиняется служащий, но я ничего и не требую, протягиваю ему деньги (кошелек мой стал легким, сморщился, никогда он не выглядел таким тощим).
Участники конгресса стоят строем перед встречающей их женщиной, и она прикрепляет каждому к лацкану пиджака большой значок. Вся группа с любопытством смотрит на нас троих. Габриэль в своей черной одежде, пейсами и внушительной шапкой с лисьим мехом производит большое впечатление. Вспышка. Кто-то фотографирует его.
Мы влезаем в «моррис», я сажусь за руль – скорей бы покинуть Иерусалим.
Жаркий день. Машина почти ползет, тридцать-сорок километров в час, все обгоняют нас, даже маленькие велосипедисты смотрят нам вслед с улыбкой, словно мы какие-то веселые любители приключений. Само появление на шоссе такого древнего драндулета вызывает почтение.
На подъеме к крепости «моррис» вдруг закашлял, мотор стал издавать какой-то странный прерывистый звук, похожий на стрельбу из заржавелого пулемета, а сзади ему вторили звуки, напоминавшие легкий взрыв. Но мы все-таки, не останавливаясь, добрались до вершины горы. После Шаар-Ха-Гай, где шоссе сужается, за нами выстроился целый хвост: водителям не удавалось обогнать нас из-за встречного движения. Маленький черный таракан тащит за собой большие разноцветные бусы. Полицейский на мотоцикле остановил нас и попросил свернуть на обочину, чтобы немного разгрузить движение. Мы послушно свернули. Перед тем как снова отпустить нас на шоссе, он проверил документы, мое удостоверение механика развеяло его сомнения.
И опять за нами выстраивается и растет целая колонна. И мы опять сворачиваем на обочину, и тогда все машины вырываются вперед. На автостраду Тель-Авив – Хайфа мы выбрались после пяти часов езды, словно прибыли с другого материка. Перед Хадерой остановились у дорожного буфета, наполнили бак бензином и зашли поесть что-нибудь. Нас все время провожают взглядами, что-то в нашей компании вызывает большой интерес. Мы едим. То есть ест один Габриэль, уничтожает порцию за порцией, словно не может утолить величайший голод.
Выходим из буфета, чтобы продолжить свое путешествие. Четыре часа. Мы стоим на улице, около машины, смотрим на поблескивающее рядом море, вокруг нас снуют люди и машины. Не разговариваем. С нас не сводят любопытных взглядов, улыбаются. Габриэль подошел к маленькому магазинчику сувениров и дорожных вещей, мы идем за ним, окружаем его с двух сторон, все еще боимся, как бы он не убежал.
Его фигура отражается в витрине между выставленными вещами.
– Она испугается, увидев меня, – говорит он, словно лишь сейчас понял, какой у него странный вид.
Он снимает большую меховую шапку, стоит с непокрытой головой, снимает с себя черный кафтан, дотрагивается до пейсов.
– Пришло время…
Он зашел в магазин и вышел оттуда, держа в руках старую бритву. Мы спустились на берег моря. Он сел на большой камень, Ася наклонилась над ним и отрезала ему пейсы. Две косички, гонкие и длинные, блестящие от беспрестанного касания. Она протянула их ему, он хотел выбросить, но потом передумал, поднял коробку из-под консервов, валявшуюся на берегу, и положил их туда.
Ася вроде бы почувствовала облегчение, улыбнулась. Он снял цицит, сложил ее наподобие носового платка и сунул в ту же коробку. Ася принялась подкорачивать ему бороду, бритва была ржавая, их разбирал смех. Я бродил взад и вперед по берегу у самой кромки воды, наклонив голову, чтобы защитить глаза от ослепительного блеска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134