Боялась своего собственного тела. Он только попытался показать ей, какое удовольствие она может получить от своего тела, и это напугало ее больше, чем боль.
Она имела вкус дождя. Она имела вкус любви, и это пугало его больше всего. Он был не в силах остановиться. И не мог заставить ее остановить его, не дать погрузиться в это сумасшествие, неважно, как сильно он нуждался в нем.
Возможно, он и в самом деле сошел с ума, отказываясь от свободы и богатства ради нескольких коротких моментов наслаждения.
Но это будет необыкновенное, потрясающее наслаждение, память о котором останется с ним на всю жизнь. Никогда еще он так легко не признавал своего поражения.
Он целовал ее, смакуя сладость ее губ. Он целовал ее мокрые ресницы, ощущая вкус слез. Он обхватил ладонями ее лицо и чуть отвел назад, чтобы припасть к ее изогнувшейся шее, ощущая языком бешеный ритм ее пульса.
Он безумно хотел попробовать ее всю, каждый запретный уголок ее нежного тела. По странной прихоти судьбы и по своему желанию она сейчас принадлежала ему, и пусть эти мгновения будут недолгими, он тем более не собирался терять ни одной секунды. Он почти сдернул с нее платье, неуклюже запутавшись в кружевах, и чудесная тонкая сорочка начала трещать под его пальцами. Николас воспринял этот звук рвущейся ткани как своего рода разрешение и рванул тонкую сорочку от ворота до самого низа.
Он не хотел встречаться с ней глазами, не желая видеть в них страх или сомнение. Он не хотел знать, не передумала ли она.
Кровать была прямо за ее спиной, и он толкнул ее вниз и опустился сверху. Было слишком темно, чтобы увидеть выражение ее лица или что-то кроме ее белеющего в темноте тела.
Теперь он больше не колебался. Все еще полностью одетый, он навис над ней.
Она попыталась сбросить остатки сорочки, но он перехватил ее запястья.
— Скажи, чтобы я ушел, — сказал он, предлагая ей последний шанс отказаться. — Прикажи оставить тебя. Наверняка где-то есть другой мужчина, который покажет тебе истинную сладость любви, мужчина, который будет ценить тебя. Я не тот человек. Прогони меня.
Она встретила его взгляд с удивительным спокойствием.
— Если ты не хочешь меня, Николас, то тебе нужно просто сказать об этом.
— Не хочу тебя? — эхом откликнулся Николас.
Он едва не расхохотался. Даже больше того, он едва не завыл от боли, как раненое животное. Она угрожала забрать с собой остатки его жалкой души. Он не хотел совсем лишиться души.
Огонь окончательно погас, и в комнате еще больше сгустилась тьма. Сейчас в темноте он мог бы вообразить себе, что это не она, не дорогая ему женщина, а, например, кто-нибудь из придворных дам или застенчивая молочница, кто угодно, но только не эта невозможная леди, в которую он влюбился, совершив одну из своих самых ужасных ошибок.
Однако не стоило и надеяться на это.
— Не хочу тебя? — снова повторил он. — Леди, ваша невинность не устает удивлять меня. Я хочу тебя так сильно, что могу умереть от этого.
Он взял ее руку и положил себе на бриджи, чтобы она могла хотя бы через ткань почувствовать ту часть его тела, которая так удивила ее недавно, ощутить всю силу его желания.
На этот раз она не отдернула руку. Ее пальцы обхватили его, чуть сжали, погладили, пока он не испугался, что прямо тут и сейчас извергнет семя прямо ей в ладонь.
— Тогда возьми меня, — сказала она.
22
Джулиана сама не поверила, что произнесла эти слова. Она не верила, что лежит под ним в кровати в полной темноте, что ее одежда разорвана его руками. И что она ждет совершенно без страха.
Конечно, это была не совсем правда. Она боялась. Боялась боли, боялась его, боялась самых разных вещей, которые едва ли могла бы все вспомнить. Но она также боялась никогда не узнать, что такое — любить.
Потому что Николас был не прав. На свете не было другого мужчины, который мог бы научить ее любви. Должно быть, сумасшествие шута заразительно, потому что он был единственным мужчиной, которого она когда-либо любила. И она не собиралась позволить ему уехать, а затем всю оставшуюся жизнь гадать, что это значит — возлечь с мужчиной, которого любишь.
Она была рада темноте. Рада, что его взгляд не может разглядеть неуверенность на ее лице.
Странная твердая часть его тела пульсировала у нее в руке. Она теперь знала, что бы он ни говорил: он и в самом деле хочет ее.
И все же она не была готова к прикосновению его горячих рук, обхвативших ее груди. Она отдернула свою руку от удивления. Николас прижался к ее груди губами. Он обхватил сосок и стал сосать его, второй рукой поглаживая и лаская другую грудь.
И тогда она почувствовала это между ног, такое странное, напряженное. Она изогнулась, издав тихий стон, не то протеста, не то приглашения, она сама не поняла, что именно почувствовала в этот момент.
Длинные шелковистые пряди его волос мягко скользили по ее груди, а язык затеял сладостную, грешную игру с ее сосками. Казалось, Николас все делал с ленивой неспешностью. Джулиана закрыла глаза, пытаясь расслабиться.
В конце концов он отпустил ее сосок, и холодный воздух коснулся мокрой кожи. Ей хотелось, чтобы он продолжал ее целовать, чтобы так же поиграл с другим соском, но она не знала, как сказать ему об этом, внезапно застыдившись в этой жаркой, распаленной темноте.
Но не надо было ничего говорить. Ее сосок вновь оказался в плену его губ. Джулиана издала тихий стон, заставивший его прижаться к ней еще теснее.
Она была настолько поглощена не изведанными прежде ласками, что не заметила, как его руки раздвигают ее бедра, как проникают между ее ног…
Она вздрогнула, сжалась, стараясь закрыться от него, но он просто двинулся чуть вверх, не позволив ей сдвинуть ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93