Жизлен задрожала, пальцы ее вцепились в простыню, и она попыталась подавить непроизвольную судорогу, которая пробежала по ней. Почти отчаявшись, она попробовала скрыться в темное безопасное убежище, но у нее ничего не вышло. Ей некуда было спрятаться, была только ночь и сильное, прижимающееся к ней тело Николаса, его губы, целующие ее грудь, длинные пальцы, ласкающие живот, бедра. Она уперлась пятками в матрас и прикусила губу.
— Вот видите, ваше тело снова выдает вас, — шептал он, наклоняясь к ней.
Она не могла и не стала останавливать его. Он делал с ней то, что не делал прежде никто из мужчин, касался ее так, что она пугалась, когда его пальцы, погружаясь в ее огненное тепло, заставляли ее испытывать неодолимое желание.
А потом он приподнялся над ней и она почувствовала, что он расстегивает панталоны. Она закрыла глаза, и попыталась снова спрятаться словно бабочка в куколку, и ей даже показалось, что на этот раз у нее получается, но все растаяло, как в тумане, когда он снова прильнул к ней.
На мгновение она затихла под его крупным телом, его расстегнутая рубашка накрыла их обоих. Это было совсем не похоже на то, что она помнила. На этот раз спасения не было, и когда он начал медленно двигаться, ее бедра, следуя вековому инстинкту, выгнулись ему навстречу.
Она велела себе представить, что это Поркэн пыхтит и потеет над ней. Она сказала себе, что это старый граф, от которого несет чесноком. Она не смогла себя убедить, поскольку ее собственное желание предательски нарастало. Она приказывала себе бороться, но, как только она начинала извиваться под ним, он проникал в нее сильнее и глубже, и неподвластное ей тело отвечало восторгом.
Она хотела его, нуждалась в нем, в его губах, руках, ласках, нуждалась в чем-то, чему она не могла найти названия.
Она откинула голову, протестуя против его власти над ней, но он, как он и говорил, был безжалостен.
— Не сопротивляйтесь, мой ангел, — прошептал он, — я не отпущу вас, пока не заставлю испытать наслаждение.
Она всхлипнула, и тут же возненавидела себя за это. Он снова поцеловал ее, и она ответила. Приподняв ее бедра, он потянул ее вверх на себя, его тело напряглось в ее руках, и она услыхала, как его последний стон сливается с ее собственным. И ей захотелось оплакать невинность, которую она на этот раз поистине утратила.
Жизлен затихла, ненавидя его, ненавидя себя. Ее лицо было мокрым от пота и чего-то еще, скорее всего от слез, в чем ей совсем не хотелось признаваться. Она попыталась умерить свое часто бьющееся сердце, успокоить прерывистое дыхание. Он все еще был сверху, и она ощутила, как по его телу пробежала судорога. А потом, резко оторвавшись от нее, он встал с постели, и не заботясь о том, чтобы застегнуть одежду, посмотрел на нее.
Она не могла взглянуть ему в лицо, опасаясь выдать собственное предательство. Свернувшись в комок, она заткнула себе рот кулаком, чтобы не застонать от отчаяния, и закрыла глаза.
Торопливые руки накинули на нее мягкую полотняную простыню, и через секунду она услышала, как в двери защелкнулся замок и повернулся ключ.
По крайней мере, он не остался с ней. По крайней мере, он оставил ее, позволив самой пережить горечь поражения. Он выиграл, лишив ее иллюзии, что ее плоть подвластна ей. И, хуже того, он избавил ее от заблуждения, что ее душа очерствела.
Боже! Как же она ненавидела его! Ненавидела его небрежную холодность, его умение подчинить себе ее тело. Она ненавидела его всем сердцем, но именно благодаря ему она узнала, что у нее все еще есть сердце и что оно по-прежнему принадлежит ему.
Николас не придет сегодня снова, она это знала. Он даже может быть уедет в Венецию, а ее оставит здесь. Так будет лучше для них обоих. Жизлен лежала в постели, ощущая, что ее влажное тело все еще трепещет, и надеялась, что хотя бы однажды Господь окажется к ней милосерден и что мужчина, которого она имеет глупость все еще любить, бросит ее, и она его больше никогда не увидит.
Зал был пуст, когда Николас, бесшумно ступая в одних чулках, вошел туда. Он кое-как поправил на себе одежду, застегнул панталоны и запахнул рубашку. Трактирщик, вероятно, взял с собой одну, а может, и обеих девиц, хозяин лег спать, и он остался сейчас один в темноте.
Он уселся возле печки. «Голландцы удивительно чистоплотный народ», — подумал Николас устало. Нигде ни единого пятнышка, все убрано на ночь, в том числе и его бутылка бренди. Не имеет значения. Даже бренди не способен стереть воспоминания о Жизлен, жалкой, свернувшейся в постели, и дрожащей от горя, ничто не поможет ему побороть отвращение к себе.
Она победила. Он так и не сумел заставить ее испытать высшее блаженство — впервые на его памяти его собственное нарастающее желание, которое он не смог обуздать, не позволило ему этого добиться. Но самое ужасное, что она сама ничего не поняла. Он все же сумел доказать ей, как она беспомощна, когда пытается сопротивляться. «Могу собой гордиться», — подумал он с кислой улыбкой. Если в нем осталась хоть капля порядочности, он завтра оставит ее. Соберет все свои карманные деньги, попросит хозяина ей передать, и никогда больше ее не увидит.
Но он прекрасно знал, что давно забыл, что такое порядочность. Он не отпустит ее от себя. Он не отпустит ее из своей постели. Он будет заниматься с ней любовью столько, сколько хватит сил. Пока ему не удастся заставить себя перестать думать о ней, и не удастся заставить ее перестать думать о нем. Иначе они друг друга уничтожат. И если он не испытывает страха за себя, то до сих пор с трудом верит, что она не погибла во время террора. Он не хочет, чтобы она погибла сейчас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99