— Хочешь его вернуть?
— Да не хочу я ничего! Пусть только оставят меня в покое! Сами ко мне лезут, а потом обвиняют во всех смертных грехах. Пристал ко мне, полез целоваться. А я даже не знаю, что сделать, не ожидала от него такой подлости. И тут Ирка… Как закричит…
— Даже если я правильно понял тонкости твоих семейных взаимоотношений, то это совсем не повод доводить себя до такого состояния. Ты на себя когда в зеркало в последний раз смотрела? Одни кожа, да кости. Я тебя сначала даже за проститутку принял, но поверь мне, они выглядят гораздо лучше, чем ты сейчас. Тебе что, совсем на себя наплевать?
— А кому я нужна? Даже если я исчезну навсегда, они только обрадуются. Из всей семьи меня только отец понимает, но мать его давно уже под каблук загнала, он и слово-то лишний раз сказать боится. Такие вопли начнутся! Ему «скорую» каждый месяц вызывают, ему волноваться вообще нельзя. Я изгой, понимаешь? Меня иначе как «стерва» теперь не зовут. Или «потаскуха подзаборная». И за стол вместе со всеми садиться не дают, чтобы не портила им аппетит своим видом.
— За что ж тебя так любят?
— Я изменила Валерке. По пьяни, один раз. Он узнал об этом, и рассказал всем желающим.
— От кого узнал?
— От меня. Ну, он загнал меня в угол, я и брякнула ему все сдуру. Лучше бы просто от него ушла без объяснений. Не поверишь, я его даже жалела. А теперь боюсь. Он с сестрой пытается от меня избавиться. Решил, наверное, отыграться за все, самец оскорбленный.
— Ну ты даешь! Все рассказать! Как Павлик Морозов, ей Богу! Только он своего отца закладывал, а ты саму себя.
— Я хотела, как лучше. Хотела объяснить, что не могу после этого жить, как раньше. А он зациклился: «Ты мне изменила, ты меня предала». Да, изменила и предала. И что? Вены вспороть?
— Ну, это ты загнула. Из-за неудачных амурных историй на тот свет только шизики торопятся. Но твоих родителей я тоже не понимаю. Им что, чужой парень дороже, чем собственная дочь?
— Выходит, что так. Только давай не будем об этом больше говорить. Не хочу. А то у меня сразу слезы на глаза наворачиваются.
— Есть-то будешь?
— Не знаю. Я давно уже голода не чувствую. Как-то все равно — есть еда, нет еды…
— Да, все запущено. Что ж, могу тебя обрадовать. Откажешься есть — накормлю тебя насильно. Так что решай, с чего начнешь: с бульона или с салата?
— Давай салат. Я, по-моему, уже забыла, что это такое.
Он поставил перед Мариной тарелку с салатом. Она жадно съела все, попросила добавки. Съела и ее тоже, а потом с перекосившимся лицом едва успела добежать до туалета, и ее стошнило. Дмитрий дождался, когда ее тело перестали сотрясать конвульсии, помог встать, дойти до ванной и умыться. Затем отвел обратно в комнату. Налил чашку бульона, которую она с опаской выпила. На этот раз обошлось без свидания с унитазом, но вторую чашку бульона Дима пообещал ей дать не раньше, чем через час. Так, на всякий случай.
Всю ночь его странная гостья пила маленькими порциями бульон и отщипывала крохотные кусочки куриного мяса, которые отправляла в рот, словно крохотная белка или еще какой-нибудь лесной зверек. Дима порылся в шкафу, где, как он помнил, оставались какие-то вещи его жены. Обнаружились ее старые ботинки, в которых она раньше ходила с ним в лес. Давно, в прежней жизни. Он повертел их в руках. Сойдет и это. Все же не тапочки на босу ногу.
Утром ему надо было встретиться с новым заказчиком, уточнить, что же именно он хочет от него, Дмитрия Евдокимова, и получить задаток. Поэтому в восемь утра он без лишних церемоний нарядил чучело в ботинки, великодушно пожертвовав и шерстяными носками, которые она так и не снимала со вчерашнего вечера. И отправил восвояси. Если она и помешана, то не до такой степени, чтобы не дойти до собственного дома или броситься под колеса первой же встречной машины. А нервные срывы бывают у каждого. Хотя допекли ее, надо сказать, качественно. Кому же в голову могло прийти так третировать собственную дочь! Только это не его проблемы. Он и так сделал все, что мог. А что будет дальше — не его забота. Хотя и жалко девчонку, что говорить.
Марина, выйдя от своего спасителя, повинуясь инстинктивному порыву, запомнила номер его дома и квартиры. Зачем? Неясно. Жил он достаточно близко от того места, где жила она, и Марина, прыгнув в автобус и проехав три остановки, быстро очутилась у родных стен. Тихонько, словно боясь, как бы никто ее не заметил, вошла в подъезд и поднялась на лифте до своей квартиры. Открыла дверь своим ключом… Черт, не повезло. На пороге стояла ее мать.
— Явилась, стерва? Из-за тебя родная сестра в больнице оказалась, а ты шляешься по улицам! Небось под мужиком лежала, да водку пила, пока Ирочка страдала под ножом хирурга! Глаза б мои тебя не видели, шлюху проклятую!
— Какая больница? Какой хирург?
— Ты о чем думала, когда ее по животу ударила? Каратистка хренова! Мне Валера все рассказал. А теперь у Ирочки выкидыш. Еле успели на скорой довезти. Ты убила их ребенка и едва не отправила Ирочку на тот свет! Убийца, стерва! Как ты теперь будешь им в глаза смотреть?
В голове у Марины опять началась каша. Что за бред она несет? Какой удар? Что ей Валера наплел? Она Ирку даже не оттолкнула, просто проскользнула у нее между руками. И при чем здесь карате? Она им занималась еще до того, как познакомилась с Валерой. В детской группе в Доме Детского Творчества. Ей тогда было девять лет. И разве Ирка была беременна? Тогда почему они вчера с Валеркой были такими пьяными, если уж она хотела сохранить ребенка?
— Я не верю тебе, ты все выдумываешь. Дай мне пройти и поговорить с отцом. Или это ты мне тоже запретишь?
— Вы с папочкой два сапога пара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14