— Как где? В «домушке», — прищурилась Танька.
Меня мало волновала их перебранка. Они умели остановиться и не довести разговор до скандала. Я хотела знать, с чем пришла Танька, и хотела знать, что в столь ранний час пригнало в конюшню кормильца. Но выяснять это надлежало с каждым индивидуально.
Парочка переместилась на кухню и начала греметь там, открывая холодильник и зажигая плиту. Ясно, собираются пировать. Плохо, что на кухне. Значит, их застолье затянется за полночь. Позже Костя приволочет гитару, и они будут петь. А мы с Юрой слушать.
Потому что Юре питье не положено, а мне сроду не выпить столько, чтобы их догнать.
Костя пролетел от двери к бару и обратно. Ясно, к холодильнику, водку охладить. Я поплелась на кухню и достигла ее в тот момент, когда они открыли по очередной бутылке пива и Костя спросил:
— Тань, а ты не из-за статьи прибежала?
— Из-за какой?
Ой Танька, ой торговка, голубенькие глазки, святая простота. Знаю, что врет, но верить хочется. А господину Скоробогатову не хочется.
— А ты сегодняшнюю молодежку не читала?
— Нет. Я на рынок до почтальона ухожу и почту вечером забираю.
— Значит, этого не видела?
Костя откуда-то из-под себя извлек газету.
Танька уставилась в то место в газете, где был Костин палец, прочла, шевеля губами.
«Не переигрывай, дуреха! — мысленно взмолилась я. — Если он что-то заподозрит, он меня запрет». :
Но Танька была в образе и неподражаема.
— Ты думаешь, это о Ляльке? — помолчав и поморгав глазами, спросила она, сраженная наповал собственной догадливостью. Ее глаза медленно переходили с Костиного лица на мое и наливались слезами. Сейчас Танька не играла. Она приехала, чтобы пролить эти слезы. Присутствие Кости останавливало ее и заставляло крепиться.
Я села рядом с Танькой. Мы держались за руки и тихо плакали. Костя расстроился. Его глаза беспомощно моргали, уголки губ жалостливо опустились. Он жалел нас, ужасно любил. И не верил ни на грош.
— Значит, это не ты «одна из близких родственниц»? — спросил господин Скоробогатов. Он мучился, не смел на нас взглянуть, но все-таки спросил. Вот характер! Я в очередной раз возгордилась мужем.
— Нет, Костенька, это не я, — честно ответила Танька. — Я и журналистов-то никаких не знаю.
— И не ты? — зачем-то спросил Костя меня. Он явно не рассчитывал на ответ. Я и не ответила.
Мы выпили вкусной холодной водки не чокаясь и поели, молча, с неожиданным аппетитом. И еще выпили. Все молчали и чувствовали себя неловко.
Костя мешал нам и знал это, но какое-то время вредничал. Потом встал:
— Ну ладно, девки, гуляйте одни. Я поеду, имение посмотрю.
Он не выглядел обиженным. Я точно знала: он не обижен. Мой муж — чуткий человек. Он понимает, что сейчас нам с Танькой надо побыть вдвоем.
Мы проводили Костю до дверей. Танька обняла его и ушла. Я заглянула в синие тревожные глаза:
— Приходи ночевать, ладно? Мне без тебя плохо.
Он кивнул и поцеловал меня. Я закрыла за ним дверь и вдруг вспомнила, что он не вызвал машину. Я бросилась к окну, выходящему на подъезд.
Костя садился в свою машину. Значит, он заскочил домой ненадолго и не отпускал Вадима. У него еще есть дела, он приходил просто посмотреть на меня.
Танька мыла посуду. Я взяла полотенце и, встав с ней рядом, начала вытирать.
Когда посуда была расставлена по местам, стол вытерт, а пол подметен, Танька вышла и вернулась со своей сумкой. Она достала пачку сигарет и, показав глазами в сторону коридора, спросила, имея в виду Юру:
— Заложит?
Я отрицательно качнула головой, закрыла дверь, мы сели у раскрытого окна и закурили.
Мы обе были настолько зажаты, что алкоголь не произвел никакого действия.
— Я правда не видела газету утром. Я ее и вообще-то каждый день не читаю. Выписываю по привычке. Чтоб бумага в доме была. Ну так вот. Ларек я открыла в девять. Торговля шла ни шатко ни валко, но не прекращалась. Я на полчаса закрывалась поесть.
Потом еще поторговала. Потом около меня остановились две тетки, начали выбирать мясную гастрономию.
Я таких не люблю. Все перелапают, обхают и если купят, то на копейку. Не покупатели; а, как у нас один парень говорит, экскурсанты.
Я ждала, когда они наиграются, и мысленно кляла их на чем свет стоит, но пока молчала, сдерживалась.
Вдруг тетки разлетелись в разные стороны, а передо мной Миша! Прям как чертик из табакерки! Я его сначала не узнала. Он всегда такой чистенький, сладенький, как леденец обсосанный. Прости, Господи!
Она перекрестилась правой рукой, левой держа сигарету.
— А тут прямо фурий злобный! Весь потный, распатланный, расхристанный. Машет у меня перед лицом сложенной газетой. Изо рта шип и слюни.
«Ты что, сука старая, охренела?»
Я и впрямь «охренела». Со мной так еще никто не разговаривал. Я его за грудки схватила, дернула на себя, втянула в ларек и толкнула себе за спину, вглубь, к ящикам с консервами. Там что-то загремело. Тетки глаза вылупили и за Мишкой полезли. Но я перед ними стекло опустила. Они носы сплющили, смотрят.
Я газету подняла, прочла и все поняла. Миша сидит на ящике, трясется, в глазах слезы и страх смертный. Мне так гадко, так мерзко стало.
«Уходи, Миша. Я в газету не писала. И говорить с тобой не хочу. Уходи. Я охрану позову».
Ее звали Роза, в честь Розы Люксембург. Хотя теперь, когда ей исполнилось пятьдесят лет, чаще ее называли Роза Дмитриевна. Или по прозвищу — Королева бензоколонок. Именно так, во множественном числе. Потому как владела эта дама огромным числом бензоколонок в Москве. И не только. А начинала свой жизненный путь она в светлом социалистическом прошлом в качестве оператора бензоколонки. Которую успешно приватизировала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74