Не страшно было идти по тропинке, по обе стороны которой тянулось поле овса с горохом.
На ходу я скрывала стручки гороха, шелушила их и бросала горошины в рот.
Луна слабо освещала известную мне до мельчайших подробностей местность, и я легко ориентировалась, чувствовала себя спокойно и уверенно.
Когда-то в течение многих лет я проводила все свои отпуска в доме свекрови. После ее смерти дом остался Сереже, а от него перешел Ляльке.
Лялька дом любила, содержала в порядке и приезжала сюда всякий раз, когда выдавался случай. Уже третье лето в доме жили арендаторы — супружеская пара из Бронниц.
Я подобралась к дому со стороны задней калитки, изредка подсвечивая себе фонариком. Усадьба еще Сережиным дедом была разделена на две части. Та, на которой росла картошка, отделялась от другой, с садом и огородом, забором.
У арендаторов была собака. Она бегала всюду, но на картофельное поле не допускалась. Причиной служило то, что маленький метис фокстерьера за неимением лис охотился на кротов и разрывал картофельные посадки.
Просунув руку между досками калитки, я отодвинула щеколду и, приоткрыв калитку, пролезла в щель.
В это мгновение луна засияла ярче, видимо, выйдя из-за невидимого облака, и осветила цель моего путешествия. Я быстро и насколько возможно бесшумно пробежала по борозде.
Мои тапочки и джинсы промокли от росы.
Вот и голубятня. Я задрала голову, но не увидела ее верхней части. Голубятня являлась гордостью деда и до сего дня оставалась самым высоким строением деревни. Я прижалась спиной к лестнице и прислушалась.
Стояла та тишина, которая свойственна ночной деревне. Шумели деревья под пробегающим ветерком, перебрехивались собаки, квакали лягушки.
Не снимая спортивную сумку с плеча, я сдвинула ее со спины на живот и поставила ногу на нижнюю ступеньку лестницы. Мои пальцы ухватились за шершавую деревянную планку.
Единственное, чего я боялась, — это появления фокстерьера. Было не ясно, как он себя поведет, ведь мы виделись всего один раз четыре года назад. Что, если собачка не признает нашего знакомства, поднимет лай и привлечет ко мне внимание?
Этого, к счастью, не случилось. Я сделала то, что намеревалась, и покинула усадьбу. Мои руки были сбиты и кровоточили, но боль мало волновала меня, как и следы моего пребывания, которые, возможно, остались.
Лялькины арендаторы — люди сугубо городские, огородничество только осваивают, едва управляются с овощными грядками и картошку каждый день не навещают.
На обратном пути в чистом поле я неожиданно вспомнила о своей нужде и присела рядом с тропинкой.
Удачное выполнение задуманного сделало меня беспечной. Я даже не Посветила себе фонариком. Луна спряталась, кругом была беспросветная мгла. Моя душа пела.
Что-то мокрое легко коснулось моего обнаженного тела, и тут же мягкое, нежное скользнуло, словно дуновение ветерка.
Я одной рукой заглушила крик, рвущийся из груди, другой натянула джинсы и, не застегивая «молнию», ломанулась неизвестно куда по полю, запуталась в овсе и в своих ногах и свалилась во весь рост, громыхнув по хребту сумкой и придавив что-то небольшое, живое и верткое. Существо взвыло от страха. Я взвыла в ответ и закрыла глаза.
Фокстерьер, покинувший дом в поисках ночных приключений, набрел на меня в поле, обрадовался (узнал?) и подошел поздороваться. Когда я перестала бегать, орать и падать на него, а просто спокойно легла поперек тропинки, он поприветствовал меня вежливым повизгиванием и облизал мое лицо.
Я села, погладила пса по влажной жесткой шерсти.
Он забрался ко мне на колени, тычась в меня мордой.
Сосиску, прихваченную мной специально на случай такой встречи, пес проглотил мгновенно, а потом проводил меня до машины.
Обратная дорога показалась мне много легче и заняла меньше времени. Сразу за Бронницами я развила космическую для себя скорость в 70 километров и уже очень скоро въезжала в Москву.
Москва оказалась непривычно пустынной. Видимо, наступил тот самый «мертвый час», когда вчерашний день закончился, а сегодняшний еще не начался.
Мне удалось въехать в гараж. Когда двери закрылись, я включила свет и оглядела машину. С ней все было в порядке. Я отключила аккумулятор, переоделась, собрала в сумку мокрые вещи и вышла из гаража.
Двор был пустынен и тих. Я пробралась в подъезд.
Он оказался практически неосвещенным, только где-то наверху слабо горела лампочка. Я крепко ухватилась за перила и начала осторожно подниматься, считая ступеньки.
В квартире художника я еще раз переоделась, развесила мокрые вещи в ванной и, теперь уже в халате и шлепанцах, проникла в свою квартиру.
Костя мирно спал, приоткрыв рот и раскинув руки.
Я подошла к окну и отодвинула штору. Ночь за окном начала сереть в ожидании близкого рассвета. Меня не было дома около четырех часов.
* * *
Костя выглядел вялым и недовольным. Он отхлебнул кофе и с раздражением отставил чашку.
— Что? — заботливо спросила я.
— Мерзость, — коротко ответил мой муж и потер ладонью левый глаз.
У меня тоже слипались глаза и кружилась голова.
— Мы вчера выпили слишком много шампанского.
— Много? Я пару бокалов. А ты вообще не пила.
— Пила, — запротестовала я. — Ты просто не помнишь.
— Верно. Я отключился. Голова сегодня будто отсиженная. Надо перед работой заскочить в поликлинику, измерить давление.
Ой-ей-ей! А врач предложит сделать анализ крови, а Костя сделает, а в крови снотворное. И мне конец.
Господин Скоробогатов вытрясет из меня душу и, конечно, чистосердечное признание.
Да лучше умереть, чем признаться мужу, что я темной ночью в течение четырех часов одна разъезжала на машине и расхаживала пешком по Москве и окрестностям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74