А всем известно, что эти смеси переслащены и это приводит к появлению диатеза у детей.
Понимала я и свою подругу Милку, которая, работая следователем прокуратуры, не была всесильной и не могла помочь каждому страждущему.
Я всех понимала. Я только не понимала, что мне-то делать?
Косте было меня жалко. Его рука притянула меня ближе, прижала к своему боку. Он уткнулся лицом в мою макушку.
— Леночка, все очень похоже на правду, с этим трудно спорить, но вдруг ты все-таки ошибаешься? Троицкий ввел всего одну ампулу, а умерла твоя дочь просто от сердечного приступа. Все остальное может казаться или быть правдой.
У меня не было сил возмущаться. Не было сил оттолкнуть его. По правде, мне и не хотелось его отталкивать. Его объятия согревали и успокаивали меня.
— Господи! Костя, тебе так хочется меня успокоить, что ты готов поверить в полное отсутствие мозгов у меня в голове.
Костю поразила столь длинная фраза, он сел так, чтобы видеть мое лицо.
— Если считать фактом, что Миша сам создал симптомы рака, зачем ему вообще вводить наркотик?
— Чтобы избавить ее от боли… — неуверенно предположил Костя, но тут же, устыдившись, поспешил внести новое предположение:
— А если стараниями Троицкого дело действительно дошло до рака? Или если он в это поверил?
Я покрутила пальцем у виска, но мой муж уже завелся:
— Почему нет? Может, он не хотел, чтобы игра зашла так далеко? Мучился, расстраивался. Помнишь, Клара рассказывала тебе, как он страдал?
— Ну не знаю. По-моему, бред. К тому же сути дела не меняет.
— Не скажи. Кто-то ведь сказал твоей дочери, что у нее рак. Кто?
— Не знаю. Я проработала не весь список.
Мы замолчали. Костя тихонько перебирал мои волосы. Я перебирала воспоминания.
Восемнадцатилетний Миша, поразительно похожий на молодого Есенина: пшеничная волна на лбу, лазоревые глаза, мечтательная полуулыбка. Невысокий, гибкий, несколько женственный.
Девчонки не принимали его всерьез, обожали тискать, щипать, ему это нравилось.
Только Лялька отнеслась всерьез к нежному тихому мальчику. Полюбила. Вышла замуж.
Я помню их свадьбу. Красивый, нежный, несколько отстраненный Миша и рядом Лялька: крупная, неловкая, с грубоватым лицом и с сияющими восторгом прелестными глазами.
И кремация. Суетливый, оплывший, неприятный толстяк средних лет, избавляющийся от трупа жены с такой поспешностью, с которой прячут следы преступления.
— Я все проверю, — пообещала я Косте и себе. — У меня еще есть время.
— Вот и хорошо, — облегченно вздохнул мой муж.
И он крепко обнял меня, прижался щекой к моему виску и начал поглаживать мое плечо теплой жесткой ладонью. Он был рад, что я не стану карать Троицкого немедленно.
* * *
День клонился к вечеру, и в старом парке становилось прохладно. Мы нашли уединенную скамейку и сели, радуясь уединению. Лариса все не шла, мы молчали, и молчание мучило меня.
— Я ничего не могу сделать, да. Мил?
Я положила ладонь на худое, обтянутое черными джинсами колено подруги. Она закинула голову, глядя на столетний могучий дуб позади скамейки.
— Скоро осень. Странно: казалось бы, листья зеленые, небо ясное, тепло, а приближение осени чувствуется.
В ее голосе звучала та же тоска, что оккупировала мою душу. Мы сидели рядом, и, кажется, впервые за сорок лет нам нечего было сказать друг другу.
Появилась Лариса. Она шла к нам по дорожке с обеспокоенным выражением милого лица и выглядела одновременно тихой и энергичной. Не понимаю и никогда не понимала, как ей это удается. Я не встречала никого похожего на нее.
Лариса раздвинула нас и села посредине, сунув свои руки под наши. Теперь мы все трое образовали цепочку. Стало спокойнее. Мы обменялись новостями и поговорили о Ларисиных детях. Лариса была в курсе всех новостей, ей звонила Танька.
Я, не чувствуя ничего, кроме усталости, равнодушно рассказала еще раз о посещении милиции и разговоре с мужем.
Упоминание киллера потрясло матушку Ларису. Она не на шутку разволновалась, и ее обычно бледное лицо покраснело.
— Как можно, Лена, Мила? Никто не вправе лишать человека жизни. Кроме Бога. И думать не смей!
— Что же делать? Пусть живет и радуется?
— Его Господь накажет, — уверенно сказала Лариса.
— О Господи! — Я в тоске до боли стиснула руки. — Если бы мне твою веру. Я бы ждала хоть до Страшного суда. А вдруг не накажет? Я хочу это видеть, ты слышишь? Видеть эту кару. Я жить не могу.
Понимаешь? Ларочка, он ведь звонит мне… «Мамочка, как ты? Как мне плохо без нашей Лялечки». Я ненавижу, ненавижу его!
Я задыхалась, рванула ворот блузки, обрывая пуговицы. Милка вскочила со скамейки.
Мы с Ларисой тоже встали. Я положила ладонь на горло, борясь с удушьем. Милка устремилась к дальнему от церкви выходу из парка. Мы с Ларисой, обнявшись, шли за ней. Я успокоилась, снова смогла дышать.
На высоком берегу Москвы-реки мы сели прямо на траву. Вид реки умиротворял. Милка закурила. Лариса прилегла, опершись на локоть.
— Если нельзя Мишу осудить, наказать по закону, я бы хотела, чтобы он мучился страхом разоблачения. Или чтобы все знали, что он убил. Я хотела бы всем рассказать.
Это было заветное, я высказала его раздумчиво.
Милка, прижав плечи к моим коленям, так же раздумчиво возразила:
— Как ты это устроишь? Скажешь ему — он посмеется, доказательств-то нет. Будешь рассказывать другим — сочтут сумасшедшей, скажут, от горя помешалась.
* * *
Юра ждал меня у машины. Мы подошли втроем, и он коротко поклонился Милке и Ларисе.
— Спасибо, что не потащился за нами, — сказала Милка.
Юра дернул плечом и отвернулся. Я подумала, что он действительно дал мне побыть с подругами наедине, а не маячил за моим правым плечом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74