Начал у Татьяны Михайловны сын попивать, ну она давай ему на мозги капать: цирроз, цирроз. Утром он похмельем мучается, она ему эдак в глазки посмотрит: «Вот уж глазки пожелтели». Думала на его мнительности сыграть. А он только ржет. Ну понятно, мужик молодой, здоровый… И заливает себе пуще прежнего.
А тут, на счастье, у ее дочки гастрит обнаружился.
Знающие люди присоветовали обратиться к травнику.
Кто уж не знаю, рекомендовал преподобного Пафнутия. Татьяна Михайловна пошла. У него настой очень хорошие. Дочке сразу помогло.
И стала Татьяна Михайловна к нему ходить. А у кого чего болит, тот про то и говорит. Значит, и она Пафнутию рассказала про сына и как он цирроза-то не боится.
А Пафнутий говорит: «Можно так сделать, что забоится», — да и дал ей настой. Татьяна Михайловна смотрит утром, а у сына-то глаза и впрямь пожелтели!
Она в слезы, сын в панику. Побежал к врачу, а печень увеличена. Теперь в рот не берет. Так только когда…
— А как она его настой пить заставила?
— Она, вишь, подгадала, когда он кашлял. Пафнутий чего-то добавил в грудной сбор.
— Но ведь это может быть вредным.
— Вот и нет. Кончишь пить настой, все и пройдет.
У моего зятя как раз ангина началась, вот я бегом к Пафнутию. А ты-то от чего, говоришь, лечишься?
— Болезней много, денег мало.
— Это да, это да. Глянь-ка, что за парень?
Из дверей бомбоубежища выбрался Юра в распахнутом пиджаке. Его красное лицо было потным и встревоженным.
Я окликнула его и помахала рукой, подзывая.
— Это чего ж, твой, что ли? Кто он тебе? Сын?
Брат? Может, муж?
— Это мой охранник.
— Как? От кого он тебя охраняет?
— Ото всех.
— А кто ж приставил?
Желтенькие глазки поблескивали в складках лица неприкрытым любопытством.
— Муж.
— Старый?
— Новый, — брякнула я и спохватилась:
— В каком смысле старый?
— Тебя намного старше?
— Нет, не намного. — Я запуталась. — Вообще не старше. Он моложе меня.
— Ну это ты, девка, видать, сильно прокололась.
Я не поняла, чего больше звучало в ее голосе: осуждения или восхищения.
Юра отвернулся. Его плечи вздрагивали от хохота.
В данный момент меня занимали другие проблемы, и я отложила разборки с ним до другого раза.
Мы довезли Зою Васильевну до ее дома в Южном Чертанове, выслушали целую лекцию о целителях и целительницах.
Я спросила о тех, кто значился в Кларином списке.
Про Марьяну Зоя Васильевна сказала, что она «утешительница». Про Симеона наша приятельница не слышала.
Простившись с Зоей Васильевной, я по мобильнику связалась с Танькой.
Выслушав задание, подруга, не задавая вопросов, повесила трубку.
* * *
Симеон осуществлял свою благородную деятельность в двухкомнатной квартире на втором этаже замызганной «хрущобы».
На лестнице, впрочем, довольно чистой, нам встретилась молодая женщина с вытаращенными, почти безумными глазами. Она покачиваясь прошла мимо нас.
Мы с Юрой посмотрели друг на друга.
Юра сунул руку под мышку, к кобуре. Я фыркнула и показала ему кулак.
Дверь в квартиру Симеона была приоткрыта. На всякий случай я нажала на кнопку звонка. Не раздалось ни звука. Звонок не работал.
Я переступила порог и сделала шаг вперед, давая войти Юре. В прихожей было темно. Запах. Странный запах. Знакомый и забытый. Запах из детства. Так пахло в москательной лавке. Бабушка по старинке этим словом называла магазинчик, где торговали керосином, мочалками, вениками, мазутом — короче, всем тем, что могло понадобиться в деревенском хозяйстве.
За Юрой захлопнулась входная дверь, и прихожая погрузилась в кромешный мрак. Я почувствовала движение, Юра протиснулся мимо меня, прижав к чему-то бесформенному и мягкому, скорее всего к одежде на вешалке.
Стало светлее. Юра отыскал и открыл дверь в комнату.
Наше присутствие наконец привлекло внимание. Худая женщина без возраста и, судя по легкомысленному сарафанчику, без комплексов вышла из кухонной двери.
Дверь осталась открытой, и моему взору предстала захламленная крошечная кухонька, стол, заставленный бутылками, тарелками, закопченный чайник…
Комната тоже оказалась неопрятной и захламленной.
Затоптанный пол, засаленная мебель, на всем налет копоти и сала. Мерзкое, убогое, отвратительное место, скорее берлога или нора, чем человеческое жилье.
И Симеон напоминал животное: жирное, грязное и похотливое.
Он смотрел медвежьими глазками, умными и злыми, прямо мне в лицо, и его толстые красные губы лоснились, а волосатые короткие нечистые пальцы шевелились.
Симеон от всех болезней лечил керосином.
В машине я закурила. Юра, после секундного колебания, тоже. С этой минуты мы стали соучастниками. Узнай господин Скоробогатов, что Юра позволил мне курить, да еще и сам взял у меня сигарету, — парню не жить. Впрочем, мы уже сегодня натворили на хороший нагоняй. Так что кормильцу лучше пребывать в счастливом неведении.
— Домой?
Юра довольно неуклюже выбросил окурок в окно.
— Мы ведь можем по Полянке ехать?
Он кивнул.
— Ну тогда уж заедем к Марьяне. Это где-то там в переулке.
Юра лихо развернул машину, меня прижало к сиденью, и я закрыла глаза.
* * *
Центр нетрадиционной медицины был точь-в-точь платная стоматологическая клиника. В чистом светлом вестибюле за стойкой сидела роскошная платиновая блондинка.
На стойке, помимо телефонов, помещалась табличка, сообщающая курс доллара, стыдливо именующегося условной единицей.
Выяснилось, что Марьяна в данный момент ведет прием, но попасть к ней крайне сложно, поскольку желающие записываются за месяц вперед.
К счастью, на регистраторшу благоприятное впечатление произвело мое желание передать ей некоторое количество условных единиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74