— Я нарисовал на картине каверны.— Какие каверны? — удивилась я.— Я там жил, мадам, — глухо произнес он. — С тридцати лет.— Где вы жили? В кавернах? — Я не сразу сообразила, что по-французски каверна может обозначать пещеру.Жан-Люк не успел ответить. Его лицо исказила судорога, он дернулся и нелепо завалился на правый бок. Я в ужасе выскочила в коридор и закричала:— Доктора! Позовите скорее доктора!На мой вопль прибежала пожилая сиделка в длинном фартуке.— Доктор Бланш на кухне, снимает пробу, бегите за ним туда, — сказала она. — А я разожму ему зубы — у него падучая. Еще язык прикусит, не дай Бог!Сиделка принялась хлопотать над больным, а я побежала туда, откуда доносился запах тушеной рыбы и овощей.— Доктор, доктор, — закричала я, — там у больного эпилептический припадок! Скорее!— У кого припадок? — удивился Бланш моему появлению и отложил в сторону ложку.— У Лермита!— Значит, вы все-таки до него добрались, — нахмурился он и поспешил в палату. Я побежала за ним.Жан-Люк уже не бился в судорогах, а спокойно лежал на кровати. Его нос заострился, глаза впали, а морщины глубоко прорезали щеки. Выглядел он — краше в гроб кладут.Доктор Бланш посмотрел на разбросанные по палате картины:— Откуда это? Ваши проделки, мадам?— Я решила развлечь Жан-Люка и принесла ему холсты порисовать, — пролепетала я, поспешно свертывая полотна.Доктор поднял с пола картину Энгра.— Вы дали ему рисовать на этом?! Вы кто? Сумасшедшая миллионерша? Чего вы добиваетесь?— Доктор, для психиатра вы слишком возбудимы и неадекватно реагируете на раздражение. Я уже говорила вам, что ищу убийцу моего друга, а Жан-Люк был с ним знаком. С моим другом, а не с убийцей, — пояснила я, заметив недоумение в глазах Эспри Бланша.— И поэтому вы позволяете себе доводить до эпилептического припадка больного человека? Вам мало смертей?— Но я же не знала, что Лермит страдает эпилепсией!— Я требую, чтобы вы покинули пределы больницы.— Хорошо, доктор, только разрешите мне задать один вопрос: что такое каверна, кроме того, что это пещера в горах?— Полость, возникающая в органах тела при разрушении и омертвлении тканей, — машинально ответил он.— У Жан-Люка они были?— Не знаю, я же психиатр, а его лечащий врач — доктор Гревиль.— Прошу вас, вызовите его и спросите. Это очень важно!Доктор Гревиль сам явился в палату буквально через две минуты. Он достал стетоскоп из нагрудного кармана и склонился над Лермитом.— Коллега, ответьте на вопрос этой настырной дамы, — обратился к нему Бланш. — Иначе она вцепится в вас как бульдог и не отпустит, пока не вытрясет все, что ей надо. А мне пора, прощайте!— Слушаю вас. — Гревиль вопросительно посмотрел на меня.— Доктор, у больного есть каверны?— Где? — Доктор воззрился на меня с немалым удивлением. — В легких или в почках? Он что, жаловался на боли или затрудненное дыхание?— Нет, он сказал, что там жил.— Простите, не понял. Где жил?— В кавернах.— Знаете что, мадам, — рассердился доктор Гревиль, — уходите отсюда. Ступайте домой и займитесь каким-нибудь делом. Мало того, что вы доводите больных до эпилептического припадка, так и врачей мучаете глупыми вопросами. Раз больной жил в пещере, это еще не значит, что у него каверны в легких. Ступайте, дайте мсье Лермиту отдохнуть и прийти в себя.Я свернула холсты, но не стала прятать их в зонтик, надела шляпку и, не сказав больше ни слова, вышла из палаты. *** Стояла влажная жара. Даже сюда, на монмартрский холм, долетали удушливые испарения с Сены. Я сняла корсет и облачилась в тонкий полупрозрачный пеньюар. Потом достала из комода папку Андрея и принялась перебирать рисунки. Это единственное, что осталось мне от него, если не считать двух картин, одну из которых погубил сумасшедший пациент доктора Бланша. Обедать вместе с постояльцами мне не хотелось, и я попросила мадам де Жаликур принести мне еду в комнату.Когда я нехотя ковыряла пулярку под эстрагоновым соусом, размышляя, как можно испортить такое простое блюдо, в дверь постучали. Накинув на плечи легкую кашемировую шаль, я приоткрыла дверь. На пороге стоял Улисс.— Прости, что без предупреждения. Можно войти? — Вид у него был взволнованный.— Я не одета, — проговорила я, отступая и кутаясь в шаль. — И чувствую себя не в своей тарелке.— Это неважно, — отмахнулся он и вошел в комнату. — Мне надо с тобой срочно поговорить. У тебя выпить есть?Я предложила ему сесть и задернула атласные занавеси алькова, где стояла кровать. Потом открыла саквояж и достала бутылку хорошей водки, которую привезла в подарок Андрею из самого N-ска.Улисс налил себе рюмку водки, выпил и закусил пуляркой из моей тарелки. Потом с интересом посмотрел на меня.— Полин, скажи, кому из сильных мира сего ты перешла дорогу?— Прежде чем я соберусь с мыслями, объясни, что произошло.— Из-за этой истории я уже две ночи отсидел в Консьержери, и мне не хочется снова туда попасть. Только что в пивной «Ла Сури» ко мне подошел один тип. Никогда прежде я его не видел. Тип странный, похож на клошара, небритый и трясущийся, только одет приличнее. Он заявил, что если ты не скажешь, где спрятала картины из мастерской Андре, то сильно об этом пожалеешь.— Картины Андре? Но я же ничего не знаю!— Вот и я не знаю. Этот человек сказал: «картины из мастерской Андре», а не «его картины». Значит, там было еще что-то, более ценное, чем поделки русского художника. Прости, Полин, я говорю то, что думаю. Никакой ценности картины Андре не представляют.— Это неправда! — запротестовала я. — Андрей — прекрасный рисовальщик.— Как будто я не видел его работ, — хмыкнул швед.— Можешь полюбоваться. — Я протянула ему свернутые в трубку три холста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91