Атамана он знает давно. Едва ли тот сколько-нибудь изменился: только
говорит длиннее. Чокан улыбается:
- Да, мяса много.
- Рассчитывая на помощь киргизского народа, имея за плечами помощь
Японии...
Чокан вдруг хохочет:
- Что такое?
- Я вспомнил японских женщин... как к ним ходили казаки... и бес-
цельно! Мне атаман Семенов рассказывал, это бесподобная история. Женщины
у них маленькие - как ткань...
- Что?
Чокан играет уздечкой. Седло выложено точеным серебром - Чокан пода-
рил год назад.
- О Павлодаре не думаете, атаман?
- У меня там ничего, Чокан.
- Я знаю, я не об этом. Я думаю часто... оттуда мы вошли в Сибирь.
Ворота!.. Как его... там находится... о силе еще много рассказывали. Я
его, правда, не видал, я о силе наслышался. У вас же редко встречаются
розовые свежие лица... вы не помните его фамилии, атаман?..
Чокан думает, что атаман не ответит. Атаман закуривает и говорит спо-
койно:
- Запус. Он теперь с моей женой живет. Точно, в Павлодаре ли он?
- Мне неизвестно. Если желаете, приму меры.
- Бросьте... стоит ли.
Проезжая среди телег беженцев из Сибири, Чокан говорил о степях,
пастбищах. Халат у него пестр, как весенние лога. Как на весну смотрят
на него киргизы.
Скрипят толстоколесые арбы. Шалаши из камыша. Шерстью - серой и гряз-
ной - наполнены арбы и шалаши. Ордой наполнена монгольская долина
Ак-Тюрши.
Атаману Трубычеву нельзя долго ездить. Он провожает Чокана до его
юрт. Широкозадый киргизенок подымает пред ханом кошомную дверь.
Возвращаясь, атаман думает о дисциплине. Степь разваливает крепость
духа, это доказывает атаману - казак, сплошь заросший диким волосом. Он
лежит на животе под телегой и для чего-то полотенцем трет себе шею. Ата-
ман решает, что казак бежал с караула.
Он склоняется с седла и бьет казака плетью по голым ногам.
- Сволочи! С караула удрал! Есть отпускной билет?
Казак выше лошади. В голубых его глазах слезы и это еще больше злит
атамана.
- Так точно, господин полковник, есть...
Женщина, лежавшая рядом с казаком, Фиоза Семеновна. Возможно, что,
увидев ее, - подумал так о казаке атаман Трубычев.
- Из Лебяжьего?
- Так точно, господин полковник.
- Фамилья?
- Егор Заливин.
- Иди. Я ж говорил - не сметь шляться к беженцам. На два часа под
ружье. Доложи.
- Слушаю, господин полковник.
Атаман причембыривает коня к телеге. Фиоза Семеновна садится рядом, у
ней такое же, как и раньше, широкое тело, и еще не осел внутрь мутный
зрачок. Атаман плетью сшибает с краг шерсть кошмы.
- Кирилл Михеич здесь?
- Он кизек в степи собирает, Артемий Иваныч. А этот, был что, из За-
ливиных... Лебяжинских, помните? Вы его больно-то не наказывайте...
- Постоит. После всегда веселее становится.
- Самовар согреть, Артемий Иваныч?
Атаман вдруг вспоминает, как однажды в Павлодаре он играл в карты с
Запусом. Для кого вошла тогда в пимокатную Олимпиада? Он со злостью
смотрит на загоревшие, вялые щеки (они теперь, как осенние листья) Фиозы
Семеновны.
- Муж-то с тобой спит?
- Он теперь, Артемий Иваныч, в религию пошел. День и ночь молится.
- Спит что ль?
- Когда спит. Я его еле уговорила из Павлодара ехать, красные-то на
него злы - урезали бы. В городе-то одни стены остались.
- Не к чему ехать. Сидели бы, зарежут - пусть.
- Все едут.
- Все?..
Атаман Трубычев оглядывает мягкое лоснящееся тело Фиозы Семеновны. Он
устал от монгольских женщин - ими густо наполнены юрты подле лагеря, они
пестры и раскрашены. Ламы в желтых халатах, китайские офицеры с золотыми
драконами на погонах, мохнато-скулые казаки - все они ходят к женщинам
курить опий и пить густой, приправленный салом, монгольский чай. Стада
овец и коней твердо бьют копытами желтую землю, кочуя к западу. Стада
пахнут кислыми осенними травами. Такие же запахи у женщин в юртах. Ата-
мана злит, что отряды, бежавшие от большевиков, приобретают эти запахи.
Как только люди наполняются до изнеможения кисловато-тягучими запахами
созревших стеблей, - они бегут песками на ленивый запад, к Индии.
Войлок юрт от обильнейших ласк промаслился человечьим потом. Юрты
темны и широки - как толстые женщины. Атаману приятно лежать под теле-
гой, - она пахнет дегтем поселков.
Атаман сказал:
- Ты ко мне в палатку приди.
Фиоза Семеновна не спросила зачем, а только - когда.
Чокан Балиханов, хан, потомок Чингиса, ранее инженер в Петербурге,
собрал беев - старейшин - и об'яснил им о национальном возрождении Мон-
голии. - "Генералы - друзья киргиз и монголов, - говорил он; - спасенная
Россия не забудет своих союзников, в огне познается дружба". Священники,
ламы и муллы служили затем молебны о победе над красными. Вечером Чокан
угощал беев и русских офицеров кониной. Тогда же, в своей палатке, ата-
ман положил на кошмы, пахнущее поселками, огромное тело Фиозы Семеновны.
VII.

В ночь, когда беи ели конину и пили кумыс, когда женщины едва успева-
ли приносить темные жесткие (на ощупь) турсуки, - Чокан Балиханов пришел
звать - атамана Трубычева.
Фиоза Семеновна лежала у своих телег, где подле передка, у горки ки-
зяка, на восток молился Кирилл Михеич. Восток черен и суров, как некая
риза, закрывающая лицо; какие молитвы надо читать Кирилл Михеичу, дабы
умилостивить и поднять ризы.
Чокан запнулся о сбрую.
- Вы спите, атаман?
Трубычев зажег лампу. Губы у него необычайно широкие, словно вышли из
нутра. Френч длинен не в меру и один карман оторван. Натягивая сапоги на
кривые ноги, он сказал:
- Я же совершенно твердо отказался, Чокан, от празднества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56