Тогда в плечах подле шеи тепловато и приторно знобит. Запусу знакомо
это чувство; при появлении его нужно кричать. Но окружающие его закрича-
ли вперед - всегда в такое время голоса казались ему необычайно громки-
ми; ему почему-то нужно было их пересилить.
Казаки, киргизы - ближе. Бегство всегда начинается не с места
убийств, а раньше. Для Запуса оно началось в Народном Доме два дня на-
зад, когда неожиданно в саду стали находить подбрасываемые винтовки:
кто-то, куда-то бежал и страшно было то, что не знали, кто бежит. Доне-
сение отрядов были: все благополучно, кашевары не успевают варить пищу.
Запус в седле. Колени его трутся, давят их крупы нелепо скачущих ко-
ней, словно кони все ранены. Казаки рубят саблями кумачевые банты - и
разрезанное кровянисто-жирное мясо - как бант. Запуса тошнит; он, махая
и тыча маузером, пробивается через толпу. Его не пускают; лошадь Запуса
тычится в крыло мельницы. Между досок забора и ближе, по бревнам, он ви-
дит усатые казачьи лица. На фуражках их белые ленты. Запус в доски раз-
ряжает маузер. Запус выбивает пинком дверь (может быть, она была уже вы-
бита). Запус в сенях.
Здесь в сенях, одетая в пестрый киргизский бешмет, Олимпиада, Запуса
почему-то удивляют ее руки - они спокойно и твердо распахивают дверь в
горницу. Да! Руки его дрожат, рассыпают патроны маузера.
- Кабала! - кричит Запус. Но он все же доволен, он вставил патроны.
Когда патроны вставлены, револьвер будто делается легче.
И наверное это отвечает Олимпиада:
- Кабала.
И, точно вспомнив что-то, Запус быстро возвращается в сени. Олимпиада
молчаливо ждет. Казаки остервенело рубят лошадь Запуса. Егорко Топошин
бежит мелкими шажками; выпуская патроны, Запус лежит возле бочки с ка-
пустой в сенях. "Курвы", - хрипит Егорка. На крыльце два казака тычут
ему в шею саблями. - Какая мягкая шея, - думает Запус, затворяя засов:
Егорка не успел вбежать в сени: с его живота состреливает Запус киргиза.
- В лоб! - кричит Запус и, вспоминая Егорку: - курва!..
Левая рука у его свисает, он никак не может набрать патронов. Олимпи-
ада топором рубит окно. Ему необычайно тепло и приятно. Топор веселый и
звонкий, как стекло. Запуса встаскивают на подоконник. Он прыгает; пры-
жек длится бесконечно - его даже тошнит и от необыкновенно быстрого па-
дения загорается кожа.
Олимпиада гонит дрожки. Запус всунут под облучек. Подол платья Олим-
пиады в крови Запуса. И от запаха крови, что ль, неистово мчится лошадь.
Казаки продолжают стрелять в избу. Олимпиада смеется: какой дурак там
остался, в кого они стреляют?
Дрожки какого-то киргизского бея. Но уже подушка бея, вышитая шелком,
в крови Запуса. Колеса, тонкий обод их вязнет в песке. Перестрелка у
тюрьмы, у казарм. Город пуст. Лошадь фыркает на трупы у заборов. Жара.
Трупы легли у заборов, а не среди улиц.
Олимпиада скачет, где - спокойнее. У пристаней белые холмы экибас-
тукской соли. Пароходы все под белыми флагами. Мимо пароходов, вдоль
пристаней гонит Олимпиада. Хорошо, что ременные возжи крепки. Перестрел-
ка ближе. От каланчи под яр дрожки с Запусом.
Воды неподвижные, темно-желтые, жаркие. В седом блеске Иртыш.
Моторный катер у берега. К носу прибит длинный сосновый шест и от не-
го полотенце - белый флаг. Трое матросов, спустив босые ноги в воду, за-
кидывают головы вверх на яр. Считают залпы.
Олимпиада не помнит этих лиц. Лошадь входит в воду и жадно пьет.
Олимпиада берет на руки Запуса.
- Дайте, трап, товарищи, - кричит она.
Средний, приземистый, темнолобый подбирает ноги и, грозя кулаком,
орет с матерками:
- Что не видишь, сука? Сдались!.. Иди ты... с хахалем своим... При-
везла!
- Под убийство нас подводит!
- В воду его, пущай пьет!
- Любил...
Веснушки на пожелтевшем лбу Запуса крупнее. Кофточка - от его крови -
присыхает к рукам. Держать его Олимпиаде тяжело и она идет по воде, к
лодке.
Матросы мечутся, матерятся. У низенького острые неприятные локти:
- Он же раненый, товарищи!..
- Серый волк тебе - товарищ, стерва!
- Да-ай ей!.. Все мы ранены.
Олимпиада с Запусом в воде по пояс. Вода смывает кровь с его рук и
они словно становятся тоньше.
Матросы трогают борта, они плюются в воду навстречу шагающей Олимпиа-
де. Они устали воевать, им хочется покоя, - к тому же вся Сибирь занята
чехами.
Вода выше. Весь Запус в воде. Золотые его волосы мокры - или от воды,
или от плача, от ее слез?
Олимпиада идет, идет.
Подбородок Запуса в воде. Она подымает голову его выше и вода подыма-
ется выше.
Она идет.
И она кричит, вскидывает руку. Голова его скрывается под водой:
- За вас ведь он, товарищи-и!..
Здесь лодка гукает.
Поворачивается боком.
Темнолобый матрос расстегивает для чего-то ворот рубахи, склоняется с
борта и вдруг хватает Запуса за волосы.
- Тяни!
И все матросы обрадованно, в голос кричат:
- Тяни, Гриньша-а!..
Неистово гукая, лодка несется по Иртышу. Темнолобый матрос срывает
шест и белым полотенцем перетягивает простреленное плечо Запуса. Рот
матроса мокрый и стыдливо гнется кожа на висках. Он говорит Олимпиаде:
- За такое дело нас кончат, барышня... понимаешь? Нам надо было его
представить по начальству, раз мы сдались... мы, что зря белый флаг вы-
весели? Ладно нас не видят... а как из пулемета по нам начнут? Пуля-то у
него не разрывная?
- Не знаю, - говорит Олимпиада.
Матрос смущенно щупает у ней платье:
- Ширстяное, высохнет скоро...
Лодка - налево через Иртыш, к Трем Островам. Потом, мимо островов,
пугая уток, протоками, среди камышей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56