Поторопитесь, — бросил он, подходя к напоминающему лодку аппарату в его самом широком месте. Сделал рукой движение, словно протирал стекло, после чего самым спокойным образом уселся в кресло. Рядом с ним занял место профессор. В среднем ряду устроились Алеб и я.
Аппарат закачался и, с места набирая скорость, направился прямо к эстакаде, ведущей на второй уровень города.
Плотность уличного движения возросла вдвое. Мода изменилась. На этот раз нововведения распространились дальше. Точнее говоря, выше. На фронтоны зданий, окна, летающие террасы, башни дворцов и пролеты мостов. Небо терялось за серпантином разноцветной, светящейся фольги. Чем ближе к центру города, тем крупнее становились голографические изображения, растянутые поперек улиц, какие-то деревенские пейзажи, гигантские буклеты цветов, абсолютно бесполезные с точки зрения рекламы, поскольку полностью лишенные всяческого смысла. Точно также были декорированы витрины салонов на обоих низших уровнях, словно обязательный уже не один век принцип «купца товар хватит» неожиданно оказался подмененным другим: «не покажу, пока не купишь». Или же словно все магазины, от башен-универмагов до самых крошечных павильончиков, были полностью очищены от товаров.
Но горожанам, заполняющим тротуары и эскалаторы, это, очевидно, ни в коей мере не мешало. Лодкообразный аппарат двигался слишком быстро, чтобы я мог приглядеться к лицам людей, однако все те, кого я успел выхватить из проносящейся мимо толпы, улыбались. Они производили впечатление приподнято взволнованных, словно в предвкушении всеобщего празднества, после которого следует ожидать приятных впечатлений и полных желанными последствиями неожиданностей.
С меня этого было достаточно. В подсознании уже начали вырисовываться этакие сценки. Такого я не мог себе позволить, сперва — Центр, точнее — ознакомление с его информационными лентами, приготовленными специально для таких, как мы. Он носил наименование Централи Адаптационной Актуальзации, и название это уже не первый год служило источником издевок и нападок лингвистов. Впрочем, его никто и никогда не использовал, до такой степени, что сейчас я с трудом вспомнил, как же официально он называется.
Я глянул на Авию. Она смотрела на меня с той самой улыбкой, которую я запомнил, отправляясь к звездам. Выражение ее лица свидетельствовало, что она могла бы многое сказать мне, и осознание этого факта ни в коей мере не доставляло ей неприятностей.
Я отвернулся и начал разглядывать борт нашего аппарата в том месте, где он переходил в невидимое черт-знает-что. Снял перчатку, осторожно ведя пальцем, коснулся гладкой, твердой поверхности. Надавил, сперва осторожно, потом чуть сильнее. Не поддавалась.
Я убрал руку и задумался. Вспомнил свою первую, не особо удачную, попытку усесться в аппарат, потом вторую, не менее смехотворную. Разумеется, для тех, кто смотрел со стороны.
Я поглубже вжался в кресло и ударил с размахом, сжав кулак, стараясь попасть в то самое место, которого только что касался. Какое-то мгновение рука проходила свободно, преодолевая поначалу незначительное, но быстро растущее сопротивление. Ощущение такое, точно я давил на невероятно эластичную пленку. Прежде, чем рука моя распрямилась до конца, стена затвердела.
— Ты обо мне думал? — услышал я негромкий голос Авии.
Плечи сидящего перед ней Алеба шевельнулись. Я повернул голову в ее сторону.
Она сидела, удобно развалившись на мягком кресле, смотрела прямо перед собой. Лицо ее было серьезным. От улыбки не осталось и следа.
Я обнял ее за плечи.
— Ты о чем? — поинтересовался так же негромко.
Она не ответила. Она не хуже меня ощущала фальшь в дружественной атмосфере возвращения «Дины», с того момента, как она вошла в плоскость эклиптики, и до настоящего времени, до поездки на этом аппарате, стенки которого были сделаны из невидимой резины. Но она была беспомощна. Я мог быть уверен, что от нее не узнаю ничего. Об этом, с момента встречи в порту, говорила ее улыбка. А еще более конкретно — ее глаза.
Туннель остался позади. Мы вновь оказались на нулевом уровне. Дома расступились, мы двигались по широкой магистрали, напоминающей стартовую полосу, потом резко свернули влево, в проезд между высокими деревьями, окружающими павильоны Центра.
Я нажал сильно, но безрезультатно. Еще доля секунды — и выдавленный участок поверхности поля начал возвратное движение, наваливаясь на мою руку с силой старинного дрейфующего трансатлантического судна.
Я принял более вертикальное положение и посмотрел на профессора Онеску. Перехватив мой взгляд, он на мгновение опустил веки и многозначительно кивнул. Словно хотел сказать, что я — на правильном пути. Точнее, угадал.
Заболела шея. Все мышцы были напряженными и твердыми, словно деревяшки. Нормальная реакция после длительного полета. Я решил воздержаться на дальнейшее от обобщений. Точнее, не думать ни о чем. Нет ничего более простого. Как могло бы показаться. По крайней мере, тому, кто привык, как и я, заниматься надлежащими вещами в надлежащее время. Проблема старая, как мир. Противопоставление нетерпения и опыта. Нечто такое, что скрыто в каждом человеке. Не будь таких качеств, и пилотов не было бы. Причем, не только тех, что летают за пределы Системы.
Я пожал плечами и вновь сконцентрировал свое внимание на облике проносящихся мимо улиц. Однако прежде, чем я успел с чувством, далеким от удивления, оценить взглядом размеры выросшей перед нами очередной составленной и цветов пирамиды, все исчезло. Перед нами вспыхнули резкие ксеноновые огни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62