А потом бас задышал низкими и хриплыми синкопами, как дышат в горе или в любви, но Чапа не дал им упасть, и большой барабан забухал, огромный, словно сердце города, и остальные Чапины барабаны и барабанчики заколотились, а как же иначе, ведь они сейчас были сердцами людей, живущих в этом городе.
...Тонет город в тумане
В серебристой пыли,
И застыли дома —
Корабли на мели,
Нынче город безмолвен,
Нет у города слов...
Расскажите мне
Про Любовь!
Теперь гитара била редкими слитными аккордами, и бас Мышонка осторожно поддерживал ее, словно одинокую женщину — это была площадь с грязновато светящейся оторочкой ночных киосков по берегам, и все-таки — это был отдых. И сердце города билось почти как прежде, только чуть-чуть сбоило.
Где же эти слова —
Не позвать, не сыскать,
Голоса посрывав,
Прилегли на асфальт,
Будет утро,
Тогда их отыщет любой...
Расскажите мне
Про Любовь!
И снова Лабуха швырнуло на землю, но он и на этот раз устоял, а за спиной рваным контрапунктом, задыхаясь, зарычал бас Мышонка, и бешено заколотились быстрые маленькие сердца живущих.
Телефон в эту ночь
От усталости скис,
Равнодушно бормочет
Разбуженный диск,
Город сны свои спрятал
Под каменным лбом...
Расскажите мне
Про Любовь!
Господи, у меня не хватает пальцев, взмолился Лабух, и Бог засмеялся и дал ему еще пальцы. И тогда Лабух выбрался-таки из перекрученных, неправильно сросшихся переулков на свет и пошел вперед, глядя сквозь встречных прохожих. А Мышонок шел рядом — старый надежный друг-приятель, бубнил что-то успокаивающее, и это почти помогало. Выпить бы, с тоской подумал Лабух. Обязательно надо выпить.
Я прошу тебя — нет,
Говори, не молчи!
Тишина — словно снег
В посветлевшей ночи,
Я прошу тебя...
В трубке смеется отбой...
Расскажите мне
Про Любовь!
Бухнуло Большое Сердце — и встало. И осталась только мелкая дробь маленьких человечьих сердчишек, настырных и цепких, словно дождь. Но гитара Лабуха закричала, вгоняя шприц с адреналином звука в уставшую сердечную мышцу, и бас Мышонка тяжелой ладонью поддержал ее...
А потом все кончилось.
...Они играли еще. «Чикаго-блюз» и «Дождливых королей». «Гадину» и «Маленького черного чертика». В конце концов Чапа свернул барабаны и сказал, что если они хотят попасть на Старый Танковый, то концерт пора заканчивать.
— Знаете что, чуваки, я, пожалуй, пойду с вами. Вам без меня через Полигон не пройти. Там же кто? Правильно, ветераны! А ветераны — это кто? Правильно, военные! Пусть бывшие, но военные. А военные любят барабаны! А барабаны — это я, Чапа!
«Вот и не надо никого убивать, — думал Лабух, закрывая кофр. — И еще — теперь кто-то из этих слышащих не станет клятым, и это уже хорошо! Ух тебе, Лоуренс, дурной ты глухарь! Одно слово, неправильный!»
— Ну что, пойдем мы или нет? — Мышонок уже приплясывал на месте, словно разминался перед путь-дорогой. Над плечом у него торчало дуло любимого «Хоффнера», а на другом плече висела объемистая холщовая сумка. Судя по всему, Мышонок уже успел разжиться у деловых и едой, и выпивкой. — Кому в путь — тому пора!
И они пошли, точнее, поехали. Деловые довезли их до окраины. Протиснувшись меж деревянных домишек, джипы вырулили на обширный, поросший редкой травой пустырь. Пустырь мог бы считаться полем, если бы на противоположном краю не маячили полусгнившие столбики с обрывками колючей проволоки.
— Все, пацаны, дальше вы сами, — деловой извлек брюхо из тачки. — Дальше мы не пойдем. Да и вам не советовали бы, пропадете зазря. И вообще, хрен ли вам в этих Ржавых Землях, да на Старом Танковом? У нас братва там бывает, в смысле, на Танковом. По делам, но они другой дорогой добираются. А вас почему-то через Ржавые Земли да еще через Полигон несет нелегкая. В Ржавые Земли ни один отморозок не сунется, то, что там творится — хуже ломки! Так что вы еще подумайте, прежде чему туда соваться.
— Спасибо, братан, — Лабух похлопал делового по кожаному плечу. — На Старом Танковом мы сегодня должны играть, уже обещали потому что. А другой дорогой — мы не можем, разные у нас дороги, понимаешь ли. Такие вот дела, извини.
— Тебе спасибо, за музыку. Я не прощаюсь, херово это — прощаться. Особенно если кому-то приспичило переться через Ржавые Земли. Но если будешь жив — услышу и приду. А нет — так, стало быть...
Деловой махнул рукой и полез в джип. Черно-лаковое чудо автомобилестроения басовито пукнуло и скрылось в кривых переулках окраины.
— А жизнь — она все-таки поле, а перейти боишься, — пробормотал Чапа. — Ну что, перейдем поле вброд и отдохнем на том берегу, в тени деревьев?
Трава оказалась влажной, словно здесь недавно прошел дождь, и джинсы сразу промокли почти до колен. Музыканты без труда пересекли поле и подошли вплотную к проволочному заграждению. За покосившимися столбиками с белыми фарфоровыми плевками изоляторов до самого горизонта, за рваными спиралями Бруно, простиралась подсохшая растрескавшаяся глина. Трава здесь почти не росла, только кое-где из влажных трещин в плотной глинистой почве торчали стеганые, похожие на зеленые телогрейки, листики подорожника.
— Нас ждут на том свете, — провозгласил Мышонок, когда они ступили на рыжую, нашпигованную ржавым железом землю, — но пусть нас там подождут подольше!
Глава 8. Полоса отчуждения. Ржавые Земли
Сделав несколько шагов по липнущей к подошвам почве, Лабух оглянулся. Домишки окраины, колючая проволока — все это пропало, скрылось за горизонтом, как будто если и был Город, то остался далеко-далеко. Да и глина через десяток шагов почему-то высохла, схватилась твердой коркой, прихотливо, но аккуратно, даже изящно, изрезанной трещинками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109