Что, Господи? Молчу, молчу…
Он лежал в реанимации, на больничной койке, весь забинтованный, как мумия. Я, признаться, даже и не думал получить с него показания. До этого Скачок принципиально не давал показаний — он ненавидел нас, ментов. Но в этот раз…Петя Скачков «раскололся». Увидев меня, он, лебедь умирающий, заплакал. Расплакался, урод, и начал каяться. Я замотался писать. Он рассказал все, про все свои похождения: про рэкет, грабежи, «хулиганку»… Он очень торопился покаяться, он боялся умереть без покаяния.Представьте меня, «шестерочника», который получает на руки полную «признанку» по «крутой» банде от ее главаря. Ну, давайте, трубите в фанфары!
Да, я видел этот коридор. Тьма, а в конце коридора — свет. Не земной, какой-то нереальный свет. Я умер, душа моя летит к Богу, на суд. Нет, стоп, я боюсь суда. Я ничего путного в жизни не сделал. Как я понимаю, если лечу я по этому коридору, значит, загробная жизнь все-таки есть… Ой, как мне хреново! Господи, пожалей меня! Нет, ну за что эти муки? За что?!!
Глумов дивился: Скачка клинило, он содрогался, его выворачивало. Отблевавшись, он рассказал все, что знал: по его информации «шестерка» раскрыла двадцать восемь висячих дел, вырыла из земли четыре трупа, освободила шестерых заложников. Один из них сдыхал от голода, прикованный к радиатору отопления на загородной даче, другой — директор престижного автосервиса — съел трех крыс в подвале кооператива, еще один от голода, холода и побоев двинулся головой.А еще одного мы нашли уже мертвым. Повесился он в нужнике — «курятнике» в дачном кооперативе. Бандиты его снимать не стали, а просто спустили его тело в «очко». Его долго потом вырубали из замерзших фекалий, а патологоанатом отказался вскрывать «этот комок дерьма». Уж так сильно он пропах!Скачок умер через две недели. Он рассказал о всех своих «подвигах», даже о «мелочевке», даже о том, как в первом классе тырил в раздевалке мелочь из карманов. На последней нашей встрече он вдруг замолчал на минуту, а потом заговорил о Боге.
— Владимир Сергеевич, поверь, когда я увидел Лик Бога, свет, от него исходящий, я понял, каким же дерьмом я был, какое же дерьмо я есть сейчас. Мне впервые в жизни стало стыдно. Меня такая тоска одолела. И я понимал, что это навсегда — навечно. У меня ничего не болело. У меня душа болела. Мне вечно мучиться предстояло. Понимаете, вечно! Да, я там много людей видел. Мертвых. Нет — это здесь они мертвые, а там они живые. Ну, души их. Бабку свою видел. Бабушку, бабулю. Вот ее я по-настоящему любил. Она там все про меня знала. Они там вообще все про нас знают. Она меня не обвиняла. Но мне стыдно было перед ней. Очень стыдно.
Глумов опрокинул в себя четвертый коньяк. Всю поллитровку.— Все, я в норме! Семенов, я пошел спать! Оформите мне отгул до послезавтра, я имею право, потому как я верю в Бога!
Этой же ночью старший присяжный заседатель Глумов пришел в вагон-карцер. Там он толкнул речь… Речь была, наверное, крутая, но воспроизвести ее никто не сможет. Потому как когда Глумова из-за решетки обозвали ментом поганым, а потом плюнули прямо в рожу…Он не стал разбираться, он просто отнял у охранника автомат и положил всех на корню. В карцере тогда шестеро провинившихся было. Ни одного живого не осталось. В том числе и Глумова. Он прострелил себе голову. При осмотре его купе было найдено письмо. В нем сухим казенным языком сообщалось, что в Омске во время теракта, совершенного неустановленными лицами, был взорван пассажирский автобус. Среди погибших были опознаны бывшая жена, двое детей и мать Глумова. Больше родных у него не осталось.На столе лежала краткая записка: «Простите, ухожу к ним». Глава 12ХАРОН ИВАНОВИЧ ХАРРИСОН Семенов очень хорошо, в мельчайших подробностях, помнил тот день, когда его назначили старшим апостолом — начальником поезда. Он хотя и прокатался простым присяжным заседателем целых полгода, но мало представлял себе, чем же в первую очередь «старшой» должен заниматься.Вернее, не представлял, как начальнику хватает на все времени. Ему казалось, что его бывший «старшой» — майор Семчин — занимался абсолютно всем: председательствовал на «судилищах», визировал приговоры, готовил приказы и постановления, контролировал работу охраны, кухни и медпункта, гонял разгильдяев из банно-прачечного блока и т.д. и т.п. Даже стенгазету Поездка редактировал. И когда Семчин умудрялся спать, Семенову, измученному донельзя сонной болезнью, даже не представлялось. И Семчиным он просто восхищался.Но в первый же день после своего назначения старшим Семенов понял, что одного восхищения мало. Тут больше уместно благоговейное почитание…Будучи назначенным начальником Поездка взамен слегшего с чахоткой Семчина (не было у майора времени заниматься своим здоровьем, не было), Семенов целый день сидел за столом и тупо подписывал бумажки.Ему-то казалось, что первым делом надо «построить» все службы, провести генеральную проверку всех подразделений, назначить собрание, выступить с пламенной речью о задачах и о долге, а на деле… На деле пришлось весь день разбираться с недостачей матрасов на складе, со счетами за радиотелефон и почту, оформлять перерасход угля за счет недопоставок мазута, ходить на склад и лично подписывать акты о списании ржавых ведер и о постановке на баланс Поездка какой-то мудреной фиговины с мудрым названием «импульсный генератор» (кстати, Семенов до сих пор не мог врубиться, зачем эта штука на Поездке нужна) и т.д. и т.п. К вечеру он взвыл, кинул в завхоза калькулятором и, позорно сбежав из командирского вагона, заперся у себя в купе, где и напился до чертиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46