«Нет!» Ибо пока жива хоть горстка умных, честных и смелых людей, бессмертной пребудет культура, созданная их предками. Планету Земля населяет единое человечество, которое обязано сберечь свой прекрасный и пока единственный дом.
— Я не верю в богов, — с улыбкой ответил на мой вопрос Комацу. — И не занимаюсь созерцанием, — предупредил новый вопрос. — Наука и искусство мои единственные кумиры. Только через них человек может выразить себя.
Нарисовав гибель Японии и поставив на самый край пропасти носителей японской культуры, Комацу действовал в строгом соответствии с этикой дзэн, требующей всегда и во всем прямоты сердца.
«Тот, кто воплощает состояние самадхи, делает это повсюду: ходит ли, стоит ли, сидит или рассуждает о чем-нибудь», — писал Хой-нэн в «Алтарной сутре шестого патриарха».
Следуя этому принципу, разумеется, отнюдь не в религиозном, а сугубо этическом смысле, Комацу как бы продемонстрировал непричастность сердца «к миру пребывания добра и зла». В художественном образе воплотил идею бесстрастной медитации.
Этот момент крайне важен для правильной оценки влияния дзэн на культурную жизнь Запада. Принципы организации действительности, лежащие в основе той или иной художественной школы, могут быть интересными и сами по себе, вне связи с техникой медитации, которая, в сущности, всюду одинакова: в ортодоксальном буддизме, йоге и дзэн.
В Токио в тот год стояла изнурительная жара. В пересыщенном влагой воздухе дышалось, как в джунглях. Люди искали спасения в чудесных парках столицы, под сенью деревьев, у зеленых прудов. С выпуклого, почти кукольного мостика парка Уэно я любовался ручьями, в которых играли радужные карпы, искусственными водопадами, сбегавшими с живописных, умело декорированных зеленью скал. От причудливых, ветвями стелющихся по земле сосен и ив вновь тянуло к аскетической прелести каменного сада, где строгие линии причесанного граблями гравия бросали вызов застывшему хаосу каменных глыб. Это был акт творения, остановленный где-то в самом начале. Кем? Когда? Почему? В этом мнилась какая-то загадка, простая и неразрешимая, как жизнь. Сами собой всплывали основополагающие понятия японского искусства: «ёэн» — очарование, «югэн» — таинственное, «ёдзё» — недосказанное. В каменном бесцельном совершенстве мнилась разгадка непостижимого космического круговорота. Стихийная необузданность, постичь которую немыслимо, ибо она соединяет в себе и цель творения и его процесс. Субъект и объект. «Ничто — это целостность, из которой рождается все». Таинственное очарование недосказанности. «Нихон но бы» — красота Японии.
Именно красота искусства, а не надежда на религиозное откровение привлекает к дзэн художников, философов и поэтов. Через каллиграфию, икэбана, лаконичность японской игрушки и лаконичность стих а они постигли гармонию, ощутили могущество недосказанного. Обмен культурными ценностями и экспорт религии не имеют между собой ничего общего.
© Е. Парнов, 1982
Парнов Е. Зеркало Урании. — М.: Сов. Россия, 1982. — С. 120—132.
Пер. в эл. вид Ю. Зубакин, 2002
Source:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178