И когда мы возвращались поездом обратно в свой пригород, в Шилли-Мазарин, мать заметила мое разочарование.
– Не грусти, Николь, – проговорила она, – будет у тебя вечеринка на следующий год. Мы с отцом хотели напомнить тебе о другой половине твоей крови. Ты гражданка Франции и живешь в этой стране, но ведь наполовину ты – негритянка сенуфо, и твои корни глубоко уходят в обычаи Западной Африки.
Даже сегодня я помню danses ivoiriennes [пляски жителей Республики Кот-д'Ивуар (франц.) ] в исполнении родственницы матери и ее коллег... Мне вдруг представилось, как я вхожу в прекрасный театр с моей десятилетней Симоной, но фантазия испарилась – за орбитой Юпитера театров не существует. Быть может, даже идея театра навсегда останется незнакомой моей девочке. Как интересно.
Утром я рыдала отчасти потому, что Симона никогда не узнает своих дедов и бабок или, наоборот, они навсегда останутся для нее мифическими персонажами, она будет знать их лишь по снимкам и видеозаписям. Никогда не услыхать ей дивный голос моей матери. И не увидеть нежных и ласковых, любящих глаз моего отца.
После смерти матери отец всегда старался отметить мой день рождения чем-нибудь особенным. На двенадцатый, когда мы только что перебрались в Бовуа, мы с отцом гуляли под легким снежком в буквально наманикюренных садах Шато-де-Вилландри. В тот день он обещал мне, что будет рядом всегда, когда я буду нуждаться в нем. Я крепко держалась за его руку, мы шли среди живых изгородей. Я поплакала, признавшись ему – и самой себе, – как боюсь, что и он тоже покинет меня. Отец обнял меня и поцеловал в лоб. Он-то сдержал свое обещание.
В прошлом году – наверное, в другой жизни – день рождения встретил меня в поезде, уже на территории Франции. В полночь я не спала, все переживала дневной разговор с Генри в шале на склонах Вейсфлухйоха. Я не сказала ему тогда, хотя он и явно интересовался, что Женевьева – его дочь. Я лишила его этого удовольствия.
Тогда в поезде я думала, справедливо ли скрывать от дочери, что ее отец – король Англии? Неужели моя гордость и достоинство все еще уязвлены настолько, чтобы дочь не могла узнать, что она – принцесса? Я все еще пережевывала эти вопросы, глядя перед собой, когда Женевьева, словно по наитию, возникла на моей постели.
– С днем рождения, мама, – она улыбнулась и обняла меня.
Я едва не рассказала ей все. Как сделала бы, приведись знать заранее, что произойдет со мной в экспедиции. Мне так не хватает тебя, Женевьева. Жаль, что не довелось проститься как подобает.
Воспоминание – вещь странная. Утром, в депрессии, память о предыдущих днях рождения лишь обострила чувства одиночества и потери. Теперь же, окрепнув духом, я только радуюсь им. И сейчас мне уже не жаль, что Симона не узнает того, что знала я. Ее дни рождения станут иными – частью ее собственной жизни. А я обязана и могу сделать их столь же памятными и полными любви, как это было со мной.

3

26 мая 2201 года
Пять часов назад внутри Рамы начали совершаться странные события. Мы как раз собрались за столом – на ужин был ростбиф, картофель, салат (стараясь убедить себя самих, что еда вовсе не дурна, мы придумали кодовые обозначения для всех химических составов, которые получаем от раман; эти имена отчасти связаны с питанием – «ростбиф» богат белками, «картофель» состоит из углеводов и так далее), когда услыхали далекий и четкий свист. Все перестали есть, а мужчины, одевшись потеплее, поднялись наверх. Свист не прекращался, и я, натянув теплую одежду, схватила Симону, завернула ее в несколько одеял и следом за Майклом и Ричардом вышла на холод.
Здесь звук казался значительно громче. Он явно исходил с юга, но, поскольку внутри Рамы было темно, мы не решались уйти далеко от нашего подземелья. Через несколько минут на зеркальных стенах окружающих небоскребов заиграли огни, и мы не могли уже сдержать любопытства. Крадучись, мы пробрались к южному побережью, где ничто не мешало нам обозревать величественные рога, расположенные в Южной чаше Рамы.
Когда мы вышли на берег Цилиндрического моря, световая феерия была уже в полном разгаре. Многоцветные огненные дуги в течение примерно часа перепрыгивали со шпиля на шпиль, освещая их. Даже малышку Симону заворожили длинные желтые, голубые и красные полосы, радугой танцевавшие между рогами. А когда зрелище прекратилось, мы включили фонарики и отправились к дому.
Через несколько минут наш оживленный разговор был нарушен далеким пронзительным криком – это была, без сомнения, одна из тех птиц, что некогда помогли нам с Ричардом спастись из Нью-Йорка. Мы остановились и прислушались. Птиц мы не видели с тех пор, как вернулись на остров, чтобы предупредить раман о грядущем ядерном нападении, и, естественно, мы с Ричардом разволновались. Он несколько раз ходил к их обиталищу, но на его крики шахта отвечала молчанием. Как раз месяц назад Ричард предположил, что птицы, наверное, совсем оставили Нью-Йорк, но сейчас звук явно свидетельствовал, что хотя бы кое-кто из наших друзей все же остался.
Буквально через какую-то секунду, – мы не успели еще обсудить, следует ли пойти посмотреть, что там делается, – до нас донесся звук не менее знакомый и чересчур громкий, чтобы можно было считать себя в безопасности. К счастью, щетки шелестели, не отрезая нам пути к подземелью. Крепко прижав к себе Симону, я припустила домой, дважды чуть не ударившись в темноте о стены зданий. Последним финишировал Майкл – к тому времени я уже успела открыть и решетку, и крышку.
– Их там несколько, – едва выдохнул Ричард, когда со всех сторон нас окружили звуки движения октопауков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24