Тараоки внешне совершенно спокойна, но мелкие детали выдают напряжение. Скорее всего, анализирует ситуацию. Интересно, к каким выводам она придет? Физик погружен в себя. Похоже, его больше интересуют собственные теоретические построения, чем то, о чем говорит Терехов. А сам биолог, всё больше увлекаясь, вслух озвучивает первые впечатления. Как правило, самые верные…»
Штейнберг спохватился, потому что утерял-таки нить тереховских рассуждений. Досадуя на себя, он попытался связать услышанное ранее с последними фразами, но понял, что опоздал.
– Собственно, у меня все, – ссутулившись и зажав ладони между коленей, сказал доктор, – По самым предварительным прикидкам, первая серия контрольных проверок займет месяца три, не меньше.
– Что ж, – шеф Базы соорудил из ладоней домик, – изложите ваши соображения в рапорте, а потом постарайтесь представить мне максимально подробный план исследований. Результаты могут быть чрезвычайно интересными, – он позволил себе улыбнуться. – Рад, что не ошибся и прислушался к вашему мнению, Вячеслав. Сегодняшний полет действительно оказался наиболее информативным. Смею надеяться, что это еще не всё.
– Благодарю за доверие, – Ли склонил голову, потом выпрямился и скрестил ноги. – Вы правы – самое интересное впереди. Наиболее революционное сообщение вы услышите из уст доктора Бородина, – он повернулся к физику и приглашающе повел рукой.
Представитель точных наук шумно прочистил горло и завозился, устраиваясь поудобнее. Штейнберг с большим интересом следил за его эволюциями.
– С вашего разрешения, – сказал Бородин, – начну с мысли, посетившей меня у границ Солнечной системы. Сама по себе она тривиальна и лежит на поверхности, но надо столкнуться с определенными условиями и обстоятельствами для того, чтобы попытаться примерить ее, так сказать, на себя. Вся сложность положения заключается в том, что проверить ее практически сейчас невозможно. Но рассчитать теоретически…
Бородин рассеянно пошевелил в воздухе пальцами, как бы прикидывая последовательность изложения основных постулатов, а потом на одном дыхании пересказал суть своих умозаключений.
В течение этого короткого доклада на лице Штейнберга последовательно менялись выражения: от слегка озадаченного до безмерно удивленного с некой примесью досады и испуга. «Ай да шеф! – опешил внимательно наблюдавший за начальством Ли. – Первый раз вижу такую потерю контроля. Похоже, его здорово проняло».
Когда Бородин завершил очередной период и умолк, Штейнберг после недолгого колебания осторожно спросил:
– Скажите, Андрей, что конкретно натолкнуло вас на такие выводы? Если не ошибаюсь, все это пребывает за гранью сегодняшних научных представлений?
– Собственные ощущения, – буркнул Бородин. – Если бы кабинетным ученым, фактически являющимся законодателями теоретической астрофизики, выпала возможность самим поучаствовать в эксперименте, подобном нашему, думаю, они во многом изменили бы свою точку зрения.
– Но, насколько мне известно, наше Солнце – довольно заурядная звезда, желтый карлик, не способный… как это… – директор в затруднении пошевелил пальцами, – вот… свернуть пространство вокруг себя…
– Да, – сказал физик, – конечно… Если рассматривать ситуацию с позиций сложившихся представлений. Вот только мы никогда ранее не сталкивались с космическими явлениями, похожими на нашу Сферу. Да и не могли столкнуться, сидя на Земле. А что происходит, когда в поле зрения науки появляется вдруг нечто, совершенно непредставимое раньше? Могу подсказать: либо происходит попытка втиснуть это нечто в рамки уже известного путем подгонки всевозможных критериев, либо нечто объявляется ошибкой экспериментатора или попросту сходу отвергается, либо, что предпочтительнее, меняются представления о мироустройстве. Все наши астрофизические теории родились на кончике пера, исходя из наблюдений, производимых с поверхности родной планеты. С точки зрения внутреннего наблюдателя. А если взглянуть извне? Какой мы увидим Солнечную систему из внешнего мира? Или не увидим вообще? Если хотите, приведу ставший общим местом пример: могут ли обитатели двумерного мира, живущие в плоскости, воспринять перпендикуляр к этой плоскости? Вряд ли. Они просто не смогут его вообразить. Точка на плоскости – вот предел их наблюдений. В нашем случае примерно то же самое. Мы кое-что знаем о физических законах пространства, в котором живем, но нам ничего не известно о том, что происходит после свертывания пространства в сферу Шварцшильда. До сих пор мы рассуждали об этом как внешние наблюдатели. Все эти межпространственные туннели и переходы в другие Вселенные – чисто теоретические конструкции, никак не подкрепленные экспериментально. Вполне вероятно, что мы выдаем желаемое за действительное. В конце концов, если внутри коллапса возможна разумная жизнь, то его обитатели будут кое-что знать о физических законах своего мира, но ничего о внешнем. Ситуация, так сказать, вывернутая наизнанку и поданная с точки зрения внутреннего наблюдателя. Как вам? Ничем не хуже любой другой гипотезы. Тем более, что подтвердить или опровергнуть ее пока нечем. А?
– Вы меня окончательно запутали, – Штейнберг безнадежно махнул рукой. – Я не успеваю за ходом вашей мысли. Давайте все упростим. Насколько правдоподобно ваше предположение?
– А оно вообще неправдоподобно, потому что противоречит всем существующим на сегодняшний день знаниям. И здравому смыслу тоже.
– Ох, уж этот здравый смысл! Порой он уводит нас все дальше от истины, не так ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22