И, кажется, понимает, о чем я думаю. Во всяком случае, глаза у него очень грустные.
Борис нахмурился.
— Я понимаю… — сказал он. — Для меня это только слова, я ведь ничего сам не видел. Но даже и на слух от этого обалдеть можно! Ты говоришь — «смерть моего Аркадия», и я ведь вижу, что для тебя это действительно смерть, что тебе и сейчас больно. Я просто представить себе не могу, как это все получилось. Но если ты это нарочно затеял, Аркадий, то… Нет, не буду! Досказывай, Борька, а потом мы за него возьмемся.
— Ну, этот вот отрезок линии II, что проходит под пунктирной дугой, — моя жизнь с двадцатого по двадцать третье мая того же года. Невеселая жизнь, прямо скажем. Первую-то ночь я преспокойно проспал, а утром двадцать первого вызывают меня срочно в институт и сразу обухом по голове
— Левицкий отравился! Следователь пришел, расспрашивает — что да как, да почему Левицкий это сделал, а я даже приблизительно не могу понять, почему! Чего я только не напридумывал! Целые детективные романы!
— Постой-постой! — вмешался Аркадий. — На какого лешего ты сочинял детективные романы, когда в записке все объяснялось?
— Так ведь не было записки…
— То есть как — не было?!
— Да вот, представляешь: была, но ее кто-то украл…
— Украл?! Ну, знаешь! Ври, Борька, да знай меру!
— Нет, ну вас, ребята! — сказал Борис-76. — Я больше не могу. Уйду я лучше от греха… — И в подтверждение этого он поудобнее уселся на скамейке.
— Действительно, Борька, ты что-то завираться начинаешь! — укоризненно сказал Аркадий. — И сочиняешь бездарно вдобавок. Ну кому придет в голову воровать записку? Младенец поймет, что этого не может быть!
— «Не может быть, не может быть»… — сердито пробормотал я. — Как же, интересно, не может, когда — было! Стащил кто-то записку, говорю тебе!
— Может, он все же не написал? — вслух раздумывал Аркадий. — Странно… Мы обо всем договорились, вместе сочинили текст. А расчеты я заранее сам написал. Мы ведь не знали, будем ли после этого… — Он вдруг запнулся и замолчал.
А я в этот момент, совершенно некстати, вспомнил, как пытался расшифровать обрывок фразы из исчезнувшей записки, и, не удержавшись, спросил:
— Аркадий, а что означали слова в конце записки: «останется в живых»?
Аркадий, естественно, взвился: начал орать, что я такой да сякой. Борис-76 тоже разозлился и заявил, что просто не понимает, как я могу в такой момент заниматься нелепыми розыгрышами. Я долго и сбивчиво объяснял, что записки все же не было, а сохранились только оттиски двух-трех слов на следующей странице… В конце концов они поняли, в чем суть, и мы некоторое время помолчали, отдуваясь, как после тяжелой работы.
— Вернемся к нашим баранам, — сказал наконец Борис, — вернее, к нашему барану. Можешь ты нам объяснить, баранья голова, что и почему ты натворил однажды двадцатого мая?!
Шутливая интонация этого вопроса ничего не означала, это была лишь привычная манера; я видел, что Борис волнуется, и сам волновался не меньше. Главное, я видел, что Аркадий на себя не похож, что ему трудно заговорить. Уж ясно было: ничего хорошего он не скажет!
Аркадий понимал, однако, что отмолчаться невозможно. Он со злостью погасил сигарету о подошву туфли — «мой» Аркадий вроде бы такого не делал,
— отшвырнул сигарету, выпрямился и сказал преувеличенно твердым тоном:
— В общем, так! Когда я решил эту задачу и понял, что теперь есть практическая возможность передвигаться по времени, я пришел к мысли, что необходим решающий эксперимент… ну, для проверки безопасности движения.
Меня сразу холодом обдало, даже зубы застучали: я уже догадался, в чем дело. Я повернулся к Борису, ища сочувствия, но мой «двойник» этого не заметил: то ли он заслушался Аркадия, то ли думал о чем-то своем. Он еще не понял… Разные мы с ним все же, разные! И разность эта не столько в двух годах, сколько в трех днях. Он не видел Аркадия мертвым, не видел Нину чужой и враждебной, не искал выхода, разгадки, спасения, задыхаясь от боли и тоски… И не седлал градиентов для лихой скачки во времени.
— Ну вот… И тогда я подумал, — уже более спокойно и уверенно продолжал Аркадий, — что самый радикальный вариант парадокса времени — это когда человек убивает сам себя. Не дедушку или папу, как обычно предполагают в таких ситуациях, а именно самого себя! Это же элементарно: только так можно обеспечить чистоту опыта. Но почему-то никто до этого не додумывался…
А он додумался! Он, видите ли, сообразил! Борис-76 вдруг замычал, как от боли: видно, и до него дошло!
— Чего вы на меня уставились? — раздраженно сказал Аркадий. — Как маленькие! Вы что, не понимаете? Я же не кого-нибудь, а самого себя! Имею я право сам себя убить?
— Это ты кого спрашиваешь? — мрачно отозвался Борис-76. — Меня с Борькой, что ли? Удачную аудиторию подобрал, ничего не скажешь…
Да уж, действительно! Менее подходящую аудиторию на всей планете Земля нельзя было сыскать. Потому что нам двоим не нужны были никакие абстрактные выкладки, нам достаточно было посмотреть друг на друга и спросить себя…
— Ну, вот я — имею я право его убить? — Борис-76 произнес это вслух, указывая на меня. — Ты вообще хоть сколько-нибудь соображаешь, Аркадий, или уж вовсе…
Аркадий опешил. Он даже покраснел слегка. И не сразу смог заговорить.
— Понимаете, ребята… — сказал он наконец почти умоляющим тоном. — Понимаете, у вас совсем другая ситуация! Я как-то даже отвлекся от нее, когда начал объяснять… ну, насчет двадцатого мая… переключился на свое тогдашнее психологическое состояние. А я ведь тогда совсем иначе думал… абстрактно! Вы тут сидите и смотрите друг на друга, а я…
— И что же, ты все это обдумал… заочно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115