— Нужно разобраться с этим делом, матушка. Марк не имеет права претендовать на твои земли. Ты так давно не показывалась в Тинтагеле, что тамошние жители могут и позабыть о том, что у них есть королева.
— Я уверен, что до этого не дойдет, — сказал Уриенс. — Но если я поправлюсь к лету, то, когда поеду на Пятидесятницу, попрошу Артура разобраться с этим делом насчет владений Моргейны.
— А если Увейн возьмет жену из Корнуолла, — сказала Моргейна, — он может держать Тинтагель от моего имени. Увейн, хочешь быть моим кастеляном?
— Лучшего я и желать не смею, — отозвался Увейн. — Разве что перестать чувствовать, будто у меня болят все до единого зубы, и спокойно поспать.
— Выпей-ка вот это, — сказала Моргейна, налив в вино Увейну лекарство из одного из своих флаконов, — и я обещаю, что ты сможешь уснуть.
— Думаю, госпожа, я смогу уснуть и без этого — так я рад вновь очутиться под отцовским кровом, в собственной постели, под заботливым присмотром матери. — Увейн обнял отца и поцеловал руку Моргейне. — Но я все равно охотно выпью твое лекарство.
Увейн выпил вино и кивком велел дежурному стражу посветить ему, пока он не доберется до своей комнаты. В покои заглянул Акколон, обнял отца и обратился к Моргейне.
— Я тоже отправляюсь спать… леди. Есть ли там подушки или из комнаты все вынесли? Я так давно не был дома, что не удивился бы, обнаружив в своей прежней комнате гнездящихся голубей — в той самой, где я жил еще в те времена, когда отец Эйан пытался вколотить в мою голову латынь — через седалище.
— Я просила Мелайну присмотреть, чтобы тебе приготовили все необходимое, — отозвалась Моргейна. — Но я сейчас схожу и проверю, как там дела. Я тебе еще понадоблюсь сегодня вечером, господин мой, — обратилась она к Уриенсу, — или я могу идти отдыхать?
Ответом ей было тихое похрапывание. Хоу подсунул старику подушку под голову и сказал:
— Идите, леди Моргейна. Если он вдруг проснется среди ночи, я за ним присмотрю.
Когда они вышли из покоев, Акколон спросил:
— Что с отцом?
— Этой зимой он перенес воспаление легких, — сказала Моргейна. — А он уже немолод.
— И ты вынесла все хлопоты на своих плечах, — сказал Акколон. — Бедная Моргейна… — и он коснулся ее руки. Голос его звучал так нежно, что Моргейна прикусила губу. Тяжелый, холодный комок, образовавшийся у нее внутри за эту зиму, начал таять, и Моргейна испугалась, что сейчас расплачется. Она опустила голову, чтоб не смотреть на Акколона.
— А ты, Моргейна?.. Неужто у тебя не найдется для меня ни взгляда, ни слова?
Акколон снова прикоснулся к ней, и Моргейна ответила сквозь стиснутые зубы:
— Подожди.
Она велела служанке принести из чулана подушки и пару одеял.
— Если б я знала, что ты приедешь, то приготовила бы лучшее белье и одеяла и заново набила тюфяк соломой.
— Но я хочу видеть в своей постели не свежую солому, а кое-что другое, — прошептал Акколон, но Моргейна так и не повернулась к нему, пока служанки застилали кровать, приносили горячую воду и лампу и развешивали верхнюю одежду Акколона и кольчугу, которую он носил под одеждой.
Когда все служанки вышли, Акколон прошептал:
— Моргейна, можно, я попозже приду к тебе в комнату? Моргейна покачала головой и прошептала в ответ:
— Лучше я к тебе… Если меня среди ночи не окажется в моих покоях, я это еще как-то объясню, но с тех пор, как твой отец заболел, меня часто зовут к нему по ночам… Нельзя, чтобы слуги нашли тебя там… — И она стремительно, безмолвно сжала его руку. Это прикосновение словно обожгло Моргейну. Затем она вместе с дворецким в последний раз обошла замок, проверяя, все ли заперто и все ли в порядке.
— Доброй вам ночи, госпожа, — поклонившись, сказал дворецкий и удалился. Моргейна бесшумно, на цыпочках, пробралась через зал, где спали дружинники, поднялась вверх по лестнице, прошла мимо комнаты, которую занимал Аваллох вместе с Мелайной и младшими детьми, потом мимо комнаты, где прежде спал Конн вместе со своим наставником и сводными братьями — до тех пор, пока бедный мальчуган тоже не подхватил воспаление легких. В дальнем крыле замка находились лишь покои Уриенса, покои, которые теперь заняла Моргейна, комната, которую обычно держали для важных гостей, — и в самом конце располагалась комната, в которой она уложила Акколона. Моргейна украдкой двинулась к ней — во рту у нее пересохло, — надеясь, что у Акколона хватило соображения оставить дверь приоткрытой… Стены здесь были старыми и толстыми, и Акколон ни за что не услышал бы ее из-за закрытой двери.
Моргейна заглянула в свою комнату, быстро нырнула туда и разворошила постель. Ее служанка, Руах, была стара и туга на ухо, и за прошедшую зиму Моргейна не раз проклинала ее за глухоту и глупость, но теперь это было ей лишь на руку… Но все равно, нельзя, чтобы она проснулась поутру и обнаружила постель Моргейны нетронутой. Даже старая Руах знала, что король Уриенс еще недостаточно оправился от болезни, чтобы спать с женой.
«Сколько раз я повторяла себе, что не стану стыдиться того, что делаю…» И все же ей нельзя было допустить, чтоб ее имя оказалось замешано в каком-либо скандале, — иначе она так и не завершит начатое дело. И все же необходимость постоянно таиться и скрытничать внушала Моргейне глубокое отвращение.
Акколон оставил дверь приоткрытой. Моргейна проскользнула в комнату — сердце ее бешено колотилось, — и захлопнула дверь; она тут же очутилась в жадных объятиях Акколона и тело ее затопила неистовая жизненная сила. Акколон припал к ее губам — похоже было, что он изголодался не меньше самой Моргейны… Ей казалось, что все отчаянье и скорбь этой зимы исчезли, а сама она превратилась в тающий лед, что грозил вот-вот обернуться половодьем… Моргейна всем телом прижалась к Акколону, едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17