Нож был тяжелым, с массивной, отделанной рельефной гравировкой, рукояткой. Она словно сама просилась в руку, и большой палец ложился в аккурат на кнопку. Сверкающее хищное лезвие было чуть изогнуто в конце; сверху донизу проходил желобок - "для стока крови", пояснил друг. Я держал в руке орудие убийства, "пронзания живой плоти", как сказал однажды Халид.
- Ты сам его почему не носишь? - спросил я, удивляясь подарку.
- Не нравится он мне, - поморщился друг. - Да и зачем - я целый день дома сижу.
- А мне почему предложил?
Друг пожал плечами.
- Не знаю. Пригодится, - и больше я не смог вытянуть из него ни слова.
Поначалу я опасался брать нож с собой, но затем, едва увернувшись от одной разбитной компании, уверенно положил в карман куртки. "Пусть будет, решил я.
- Так оно надежнее".
Этот нож пугал меня. Я чувствовал в нем живую, злобную силу, которая предательски согревала ладонь. Одна мысль о том, что нож имеет свою миссию и исподволь подталкивает меня к ее исполнению, наполняла сердце холодом. Я слишком явно слышал ЗОВ, сродни тому, который почувствовал когда-то в цветущей долине бардо. Через некоторое время зов утих, вернее, я перестал ощущать его, занявшись другими делами.
Я раздумывал, что делать со своей жизнью. Тара привлекала и отталкивала одновременно, как бездна, в которую хочется прыгнуть без оглядки; жену я просто любил - тепло, по-домашнему, как любят плюшевого мишку или старые, навевающие воспоминания тапочки. Как быть? Я спрашивал совета у друга, но тот пожимал плечами. Пространство... Как сформировать это пространство? Я вспоминал, до чего хорошо и покойно было с Халидом, как уверенно вел он меня своими тропами - теперь, столкнувшись с реальной проблемой, я любил его трепетно и нежно.
Я остался один - один на всем белом свете со своими неразрешимыми вопросами. Я остался один - и вдруг вспомнил... Мы тогда практиковали "врастание".
- Ты приходишь в этот мир один и уходишь один, - говорил Халид. - Никто не составит тебе компанию в могилу. Почему ты так боишься одиночества? Посмотри вокруг: люди пользуются другими, как инвалиды - костылями и думают, что это и есть любовь, забота. Отбрось костыли - и человек упадет, потому что никто не научил его стоять на своих двоих! И эти несчастные требуют от своих костылей исправной службы, а отказ считают подлостью, предательством. Вот ты, например,
- ты ушел из дому, и твоя мама почувствовала, что ее жизнь кончена, не так ли?
Она убеждена, что отдала тебе все: любовь, нежность, заботу, а ты наплевал на нее. Да, она отдала все лучшее - тебе, а теперь хочет, чтобы ты был ею - той, которой она когда-то не стала. Нет тебя - нет ее! Вот в чем весь фокус.
Этот фрагмент всплыл в памяти совершенно неожиданно. Боже, сколько же я забыл! И снова вспомнился Халид - неизвестный Халид:
- Все, что я говорю, я говорю не тебе, а твоим клеткам. Ухо улавливает любой звук, но ум отсеивает все то, что ему не по зубам. Информация уходит вглубь. В свое время она вернется, Карлитос. Надеюсь, ты не будешь стенографировать вслед за мной?
Я понял, я понял, я понял!! Все о пространстве, все о ритме, все о своих чувствах. Я бросился к телефону и позвонил жене:
- Нам надо поговорить!
- О чем? - безразлично спросила она.
- Обо всем, - и мы договорились о встрече. Поздно вечером - раньше она не могла. В нашем любимом пустынном парке.
В ожидании я бродил по аллеям - сейчас, когда я пишу эти строки, подмывает накропать какую-нибудь пошлую сцену, но не поднимается рука. Она появилась внезапно - легкая, бесшумная и удивительно похожая на Тару. От неожиданности я икнул. Мы сидели, затем долго в молчании шелестели опавшей листвой. Фонари подсвечивали осень рыжеватым, спокойным светом, и на душе становилось легко и прозрачно. Я не находил слов, чтобы начать разговор, а она не торопилась с вопросами.
Внезапно в конце аалеи появились двое и направились прямо к нам. Сердце неприятно екнуло, я весь сжался, предчувствуя беду. Один, низкорослый крепыш, попыхивал сигареткой, другой, повыше и пошире в плечах, шел вразвалку и размахивал руками. Дойдя до нашей скамейки, они остановились.
- Сидим? - развязно спросил низкорослый. - А час-то поздний.
Мы промолчали.
- Хорошенькая, - бросил низкорослый приятелю. - Скажи?
- Ха, - ответил тот, - еще бы. Пойдемте, барышня, прогуляемся, - и он бесцеремонно ухватил жену за локоть. Она дернулась, но хватка у парня была что надо.
- А ты, писюн, сиди! - бросил низкорослый мне и ласково положил руку на плечо.
Я оцепенел, как будто снова вернулся "страх опоссума". Жена в ужасе переводила взгляд с них на меня. Нужно было действовать, но я замер в страхе.
Высокий резко дернул мою спутницу за руку, вынудив встать.
- Пошли-пошли, девочка. Поздно уже, - ухмыляясь, произнес он. - Того и гляди, хулиганы пристанут. А мы ж порядочные парни, да Серый? - он подмигнул низкорослому и бросил мне: - Сиди, чмошник. Рыпнешься - пеняй на себя.
Они начали удаляться, и с каждым шагом тело цепенело все больше. Я чувствовал, как рушится моя жизнь, но сделать ничего не мог. Парочка двигалась по направлению к кустарнику. Я попытался встать, но низкорослый, оскалившись, достал из кармана отточенный скальпель и легонько полоснул мне по курке.
- Сидеть! Ты не понял? - и с оттяжкой ударил меня по лицу. Слезы брызнули из глаз.
И в этот момент я почувствовал зов. Он шел из правого кармана куртки оттуда, где лежал злобный, безжалостный, жаждущий крови нож. Какая-то волна заставила меня вскочить. Низкорослый тупо уставился на меня:
- Ох...л пацан! Пеняй на себя.
Но он не успел договорить. Нож вылетел из кармана куртки и исчез в животе низкорослого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35