Каждый считал, что эта задача может быть возложена на товарища. Все таверны и злачные места Тортуги неудержимо манили их на берег. Вздумай Тич запретить им это, они все равно нашли бы способ улизнуть с корабля, подрывая тем самым авторитет своего капитана и заставляя его терять лицо перед такими же, как и он, пиратскими вожаками. Тич перебрал в уме всех, на кого бы мог положиться, и обнаружил, что их отчаянно мало. Израэль Хендс, доктор Блайт, да еще, пожалуй, Гиббонс были достаточно рассудительными, чтобы понимать, что сокровища не следует оставлять без присмотра. Останется также молодой Том Гринсид, ибо он неизменно пребывал в состоянии молчаливого и безграничного очарования Черной Бородой. Осторожный Французик Танти тоже может предпочесть остаться на борту, хотя в драке от него и мало толку…
— Шестеро мужчин, считая меня, чтобы держать вахту в гавани, битком набитой ворами! — в сердцах произнес Тич.
Анна стянула с головы шелковый шарф и, встряхнув волосами, заставила их заструиться и засверкать под горячими лучами утреннего солнца. Она понимала причину тревоги своего капитана и, хоть и ощущала некоторую неловкость, однако старалась не показывать этого.
— А меня вы не принимаете в расчет? — спросила она. — Ведь я тоже могу оказаться полезной, не так ли?
Тич ответил коротким смешком. Право же, она представляла собой чертовски приятное зрелище, эта девчонка, — да и к чему было обращаться с ней сурово? Бросить ее за борт — что ж, он не остановился бы и перед этим, если бы обстоятельства вынудили его пойти на такую крайность. Но теперь?.. Чем это могло бы помочь им теперь?
— Клянусь Сатаной, в тебя вселился сам веселый Роджер, — сказал Тич, скаля в улыбке крупные желтые зубы. — Браво, мой верный и храбрый помощник: ты можешь рассмешить даже висельника перед казнью! Подай-ка мне вон ту флягу с ромом, — мне нужно промочить глотку…
После полудня, как Тич и предполагал, шлюп был покинут всеми, кроме него самого, Анны и тех пятерых, на кого он и рассчитывал. Все остальные отправились на берег, «чтобы, — как сердито писал в тот день Чернобородый в своем корабельном журнале, — поскорее опустошить свои кошельки и души в грязных вертепах и притонах разврата». Мало кто из них сумел удержать язык за зубами, когда ром начал оказывать свое предательское действие, и вскоре то тут, то там стали раздаваться хвастливые намеки относительно королевского приза в слитках серебра, который Черная Борода захватил у испанцев. Слух об этом быстро распространился по всему побережью Кайона-Бэй, и несколько пиратских подзорных труб принялись недвусмысленно обшаривать обезлюдевший маленький шлюп.
Тич понимал, что единственным шансом на спасение для него оставалась попытка улизнуть из гавани именно в тот момент, когда от него этого меньше всего ожидали. Лучшим временем для такого бегства было начало отлива сразу после наступления сумерек, т. е. самое неподходящее время для навигации в быстро мелеющих узких фарватерах Кайонской бухты. Тич долго не колебался, принимая свое решение, хотя оно и означало бросить на произвол судьбы большинство из людей своей команды. Это обстоятельство ни в коей мере не тревожило Тича, поскольку ради спасения сокровищ он готов был пойти и не на такие жертвы. Поэтому, как только закат солнца на Тортуге воспламенил пурпуром и багрянцем безоблачный горизонт над океаном, и очертания многочисленных судов в гавани начали расплываться в смутные силуэты, усеянные огоньками фонарей, Тич вместе с Гиббонсом взялись за перекладины кабестана, именуемого «разрывателем сердец», и, напрягая все силы, осторожно, звено за звеном, подняли из воды тяжелую якорную цепь. Израэль Хендс стоял у штурвала, выполняя головоломный трюк, заключавшийся в том, чтобы отыскать дорогу в открытое море среди полузатопленных песчаных мелей. Лори расположился на носу с шестом в руке для промерки глубин, а Анна с молодым Гринсидом, словно призрачные крабы, карабкались на реи, распуская зарифленные топсели. Еще прежде, в холодной штормовой Атлантике, Анне приходилось порой взбираться на брам-рею грот-мачты, и даже оттуда пугающая высота заставляла цепенеть от ужаса все ее члены. Теперь же, глядя вниз сквозь бархатную черноту ночи, она видела палубу, которая казалась ей не шире лезвия ножа, а фигуры Тича и Гиббонса, копошившиеся у блоков кабестана, едва ли можно было принять за человеческие существа. И тем не менее, она не ощущала никакого страха. Сколько раз в течение многих недель у нее тревожно замирало сердце, когда она наблюдала, как матросы беззаботно ступали среди шатких переплетений канатов и натянутых полотнищ там, наверху, высоко над палубой, даже в суровую непогоду, когда мачты шлюпа раскачивались, словно удочка в руках рыболова, вычерчивая исками рей замысловатые узоры по всему небу. Сейчас же они казались ей устойчивыми, как скала. Забираться на самую высокую мачту оказалось нисколько не страшнее, чем карабкаться на дерево. Анна дергала тугие узлы слишком нежными, не приспособленными для такой работы пальцами, и когда гигантское полотнище вдруг с шумом разворачивалось под ней, напрягаясь под ветром подобно белой обрывистой стене, — внезапный, всепоглощающий восторг, от которого замирало сердце, бурным потоком захлестывал все ее существо. Она спустилась на палубу разгоряченная, с пылающими щеками и высоко вздымающейся грудью, сияя от радости и от сознания отлично выполненного трудного дела. Тич протянул руки и поймал ее в объятия, когда Анна спрыгнула с последней выбленки ванта.
— Ну что, моя маленькая искорка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101