Удавалось ли это нам? Судите сами. Мы были женаты три года. Немалый срок! Однако не помню ни одной сколько-нибудь серьезной ссоры, — да что я, ссоры! — самой пустячной размолвки между нами.
Впрочем, не собираюсь выставлять нас на всеобщее обозрение как некое образцово-показательное семейство. Конечно, и у меня и у Лизы были свои недостатки. Но они, во всяком случае, не могли явиться неприятной неожиданностью. Ведь мы с Лизой дружили еще с детства.
Видимо, нам просто некогда было ссориться. Не успевали набегаться вдосталь по выставкам, побывать в театрах, наконец, посидеть дома вдвоем у затененной уютным абажуром лампы, как опять приходилось укладываться и расставаться — иногда надолго. Частые разлуки поддерживали постоянное напряжение влюбленности — душевное состояние, хорошо знакомое морякам дальнего плавания, зимовщикам и геологоразведчикам.
Мы с Лизой умели ценить свое время. Каждое совместное пребывание в Москве старались сделать ярким, радостным, праздничным.
В прошлом году Лиза вернулась из Якутска в конце ноября. Решено было провести отпуск вместе (впервые!), поехать в «Поречье», дом отдыха возле Звенигорода, отличнейшее место, где можно всласть покататься с гор на лыжах. Я начал уже готовить лыжи. Оказалось — зря!..
В декабре пришлось вылететь в район Восточно-Сибирского моря. «На самый короткий срок, — успокоительно сказали в ГУСМП. — И не жалейте о „Поречье“. Взамен предоставим путевку в Сочи. Для ваз и для вашей супруги. В январе, знаете ли, в Сочи розы цветут…»
Но, как водится, командировка затянулась. В Москву я вернулся не в январе, а в марте и уже не застал здесь Лизы.
Что ж, стало быть, придется отдыхать одному!
На юге я до сих пор не бывал. Как-то не пришлось. Даже пальмы видел только на картинах и в кино. Была одна пальма на Земле Ветлугина, но присматриваться к ней не рекомендовалось. Вместо земли кадка набита была опилками, а само деревце — мохнатый ствол и широкие глянцевитые листья — довольно искусно сделано из папье-маше.
— Пора, пора отогреться в субтропиках, — сказал мне врач, глубокомысленно кивая. — Нельзя так. Всю жизнь либо в море, либо на зимовке. На одном архипелаге своем сидели, верно, не меньше двух лет. — И добавил шутливо: — Окоченели совсем! Ведь это, говорят, просто ледышка, глыба льда, да еще вдобавок ископаемого…
Именно наши места имеет в виду диктор, когда мрачным голосом оповещает по радио о вторжении из Арктики холодных масс воздуха. С наших мест и начинается сводка погоды. Первыми упоминаются Оймякон, Нарьян-Мар, Земля Ветлугина. Здесь холоднее всего в Советском Союзе. Затем диктор перечисляет Читу, Иркутск, Хабаровск и, постепенно поднимаясь по делениям термометра, называет повеселевшим голосом Сочи — благословенное место, где всегда тепло.
Как часто, собравшись вечером в кают-компании (мы звали ее уют-компанией), сгрудившись тесно у печки — снаружи термометр показывал пятьдесят или сорок пять градусов мороза, — немногочисленное население станции с живейшим интересом прослушивало по радио сводку погоды.
— Каково?! — восхищенно восклицал кто-нибудь. — В Сочи шестнадцать тепла! А у нас сколько? Ого!..
— Шестнадцать градусов — это хорошо, — мечтательно говорил другой. — Купаются, я думаю, вовсю…
— Нет, холодно купаться.
— При шестнадцати-то холодно?!.
Завязывался спор, сугубо теоретический, так как обоих спорщиков — и того, кому было холодно при шестнадцати градусах, и того, кто возмущался этим, — отделяло от Сочи расстояние в несколько тысяч километров.
Нужно пересечь по диагонали весь Советский Союз — от северо-восточного его угла и почти до юго-западного, — двигаясь все время вдогонку за солнцем, минуя несколько климатических поясов, чтобы попасть с Восточно-Сибирского моря на Черное, из ледника, из склада с ископаемым льдом, каким, по сути, является Земля Ветлугина, на вечнозеленое, приветливое Черноморское побережье.
Это и был мой маршрут: Земля Ветлугина — Сочи, с дневкой в Москве.

Дневка была хлопотливой.
В ГУСМП задержали до вечера, а оттуда потащили в гостиницу «Москва» к седовцам, среди которых у меня были друзья. Столица переживала радость встречи с участниками легендарного дрейфа на «Седове», незадолго перед тем прибывшими из Мурманска.
О, много воды утекло со времени поисков и открытия Земли Ветлугина, много плавучих льдин, покачиваясь и толкаясь, пересекло Полярный бассейн. Шмидт и Водопьянов высадились на Северный полюс; папанинцы обосновались на льдине и придрейфовали на ней в Гренландское море; Чкалов, а затем Громов перемахнули через полюс из СССР в Америку; флагман арктического флота ледокол «Иосиф Сталин» совершил двойной сквозной рейс в одну навигацию из Мурманска в бухту Провидения и обратно; и, наконец, проведя почти три года в таинственных недрах Арктики, вернулись домой седовцы.
Настроение у всех было, естественно, приподнятое, и каждый гость, посещавший седовцев, встречал самый теплый, радушный прием. Так я и переходил из номера в номер, из одних дружеских объятий в другие, пока не изнемог и не заночевал у старшего помощника капитана, гидролога, своего давнего приятеля и собрата по профессии.
Следующий день был заполнен беготней по магазинам, телефонными звонками, доставанием билета, обычной радостно-взволнованной предкурортной суетой. И все же я явился в назначенный срок и встал навытяжку у колоннады Большого театра. Семь часов. Савчука нет и в помине.
Невозможный человек!
Не забыл ли он обо мне среди своих пыльных архивных бумаг, озабоченный судьбой какого-то баснословного или вымершего народа?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20