На этот берег выброшен он был волной тому назад чуть более полувека — пятьдесят два года.
Слезы по белоснежной бороде катились на песок.
ПРОРОЧЕСТВО
Когда он проходил Каотитлан, там встретил дерево гигантское, иссохшее, корявое, казалось, на него похожее, и окрестил он исполина именем «Ауэуэте» — «Старец». Кокомы поняли, что он уходит навсегда, его догнали и пошли с ним вместе. Шли и играли на тонких флейтах и тихо били в барабаны.
Прошел он земли Тлалнепантлы, где отпечатки рук его на камне видят до сих пор. То место стало зваться Темакпалько.
Кокомы спрашивали:
— Господин, куда путь держишь?
— Я иду в Тлапалу. К востоку ее земли протянулись. Отец меня зовет. К нему иду.
— А Тула? Что с ней будет? Ты на кого ее бросаешь? Кто будет покаяние нести?
— Я потерял ее, — сказал Кецалькоатль, — и не могу теперь быть за нее в ответе. Все разом обернулось против. Все разом сгинуло. Мой час настал. Иду я к своему отцу, в край отчий возвращаюсь. Змей себя сам за хвост схватил, и время наступило пожрать ему себя.
Он отдыхал возле источника, зовущегося ныне Коапан — «Змеиная вода», и приказал в него все драгоценности и флейты бросить. Шел он меж гор заснеженных по имени Иштлаксиуатль и Попокатепетль. В горах замерзли многие его кокомы. В конце концов, с ним дальше побрели всего пять юношей. Прошел он по Чолуле, где люди встретили его, узнали и попросили с ними жить остаться. Но он не захотел, оставил за себя там юношу из тех, что шли за ним, и тот от имени его в Чолуле двадцать лет был жрецом Змеи Пернатой и прославлял дела и память добрую Кецалькоатля.
От места к месту и от грусти к грусти добрался он до берега морского, туда, где в море Коацакоалькос — река широкая — впадает. Дальше устья не захотел идти.
— Мой берег — здесь. Там, далеко — восток и отчий дом; туда иду, туда я возвращаюсь.
То было время зимнее, сверлящий ветер с севера нес стужу, холодом стегал. Он с юношами плот из стволов древесных долго мастерил. Хотел, чтобы стволы чешуйчатыми были, на змей похожими. И плот резной, змеиный сделан был.
В ночь перед отплытием поднялся ураган: свирепо ветер выл и гнал песок по берегу. Кецалькоатль чувствовал смертельную усталость. Наземь пал ничком, раскинул руки и землю целовал, кусал в отчаянье, а слезы мутные лились из тусклых глаз. Наверное, в последний раз он плакал здесь.
— Моя земля, земля чужая! Я на твоем краю, на берегу твоем последнем. И жизни собственной я тоже на краю, как раньше и как вечно! Время и звезды! Я уйду, как Се-Акатль. Он — в огне, а я — с водой. Вода и пламень! Я сейчас, закрыв глаза полуслепые, все вижу позади, но впереди не в состоянье ничего увидеть. О мир мой возмутившийся! О сын мой затерявшийся! И дочь моя пропавшая! И Тула, моя Тула, гибнущая в мраке. Скоро и я погибну. Я, утративший себя! Кецалькоатль, потерявший свое «я»!
Всё, всё бунтует, перевертывается вкруг себя, вокруг друг друга и вокруг меня. Мой мир бунтует, и творения мои уходят от меня. Круг замыкается. Все норовят сгубить друг друга. Время губит землю! Камень раскалывает пустоту, но корень точит камень, а зверь обгладывает корень, и зверя убивает человек, а человека — Бог! Бог. Где же Бог? Кто Он? И почему молчит? Кто Тот, что там, над Омейоканом двуединым? Выше всего и всех возможностей? Кто Он — спокойный и недвижный? Бог! Я пред Тобой сейчас, пока я есть, пока я еще что-то, таков пока, каков я есть. А что потом? А завтра что?
Безмолвие легло на побережье, ветра свист утих. Встал на ноги Кецалькоатль и, повернувшись к юношам, вскричал:
— Се-Акатль Кецалькоатль, Первый Стебель, Змей Пернатый! Это я, еще я существую! Слушайте! Теперь я будущее вижу! Близок отход мой, я уйду и скоро буду там, где мой отец. Уйду один. И мой уход не потревожит никого. Внимайте, слушайте! Оповестите всех и вся, что возвращение мое жизнь здешнюю изменит, растревожит!
Вернусь я! Возвращусь! Люблю я земли здешние — мои, чужие. В них я прожил пятьдесят два года, здесь я грешил и покаянья приносил. Я возвращусь! Придут мои собратья! Слушайте! Внимайте! Боги обратятся в дьяволов! Цари — в вассалов, а рабы — в ничто! Все боги ваши рухнули! Напрасно чтите их. Поймут все это почитатели Тескатлипоки. Я вижу, вижу я сейчас все то, что они увидят в будущем! Внимайте, слушайте, и то услышите, что видеть они будут, что будут говорить жрецы Тескатлипоки!
Свершилось предсказание… Они идут. Весь мир, все люди содрогнутся в ужасе: метаться станут в страхе диком. Словно землетрясенье горы заколышет, закорчится и задрожит земля, и пред глазами затанцуют, закружатся предметы все. Настанет царство мракобесия. Охватит всех отчаянье. И люди будут собираться вместе, чтоб плакать, плакать, плакать. И кругом голова пойдет у всех. Приветствовать друг друга будут слезно и со слезами расставаться, все станут утешения искать взаимного и убаюкивать младенцев, приговаривая: «Горе, горести идут к нам, дети! Сможете ли вы перенести все то, что надвигается на нас», — отцы им скажут. Матери им скажут тоже: «Дети, сможете ли вы перенести весь этот ужас, беды страшные, что ждут нас впереди?»
Вот что нас ожидает в будущем. Кто примет на себя удар? О, раньше я могучим был! Но смертная тоска сжимает сердце, жжет оно, как будто жгучим перцем начинили.
Они идут. Они пришли. Пришли большой толпой, вздымая тучи пыли. С палками железными, огонь плюющими, с ножами длинными, как волны моря; в мантиях железных, звякающих, как колокольцы. В шлемах железных. Руки и ноги тоже в железе кованом. И кажутся они железными людьми под солнцем. Воинство, металлом скрытое. Псы страшные несутся вместе с ними иль впереди них, служат им и с ними отдыхают, везут их на себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37