Я с детства обожала Чайковского, а в студенческие годы открыла для себя Бетховена. Но Лукич поколебал мое пристрастие к Бетховену, процитировав его кощунственные слова: «В конце концов Христос был всего-навсего распятым евреем». Меня это очень возмутило. Я сказала, что не верю, чтоб такую неправду мог сказать великий композитор. И, вообще, Христос не был евреем, он был самаритянином. Я, глубоко верующая, не принимаю Ветхий завет Библии, считаю его фальшивкой, сочиненной иудеями с целью охмурить и поработить другие народы — гаев. Иудеи глубоко внедрились в другие религии, в том числе и православие, чтоб изнутри разрушать их духовную сущность. Лукич рассказывал мне, что настоятель Кантерберийского собора иудей Коган, французский католический кардинал тоже еврей. Покушение на русскую православную церковь ведется издавна и экуменизм вырос не на голом месте, — еще Владимир Соловьев предложил объединить православие с католицизмом. Сегодня враги России видят в православии серьезную для себя опасность, потому и атакуют его как изнутри, так и со внешней стороны. Им легко, на их стороне и патриарх Всея Руси господин Ридигер, и разные «Свидетели Иеговы» — детища Израильских спецслужб. А между прочим, эта зловредная секта запрещена в тридцати пяти странах. У нас она процветает, совращает верующих с пути истинного.
У нас с Лукичом бывали споры и по некоторым историческим и политическим вопросам. Но это нисколько не мешало нашим теплым отношениям. Вот взорвали в Тайнинском памятник Николаю второму. Я считаю это диким варварством. У Лукича другое мнение. По его словам, не было никаких оснований воздвигать этот памятник, — просто самодеятельность монархистов и прежде всего скульптора Клыкова, человека, несомненно, одаренного, но соорудившего очень посредственный памятник маршалу Жукову. Таких конных статуй в Москве всего три: Юрию Долгорукому скульптора Орлова, Кутузову скульпторов Томского и Едунова и Жукову. Самый неудачный — последний. Так считает Лукич и его друзья. А что касается Николая второго, то Лукич считает, что он вообще недостоин памятника, поскольку для России ничего хорошего не сделал, а плохого предостаточно. Как и его потомки — Хрущев и Брежнев. Если разрешить самодеятельность скульпторам, то они понаставят монументы и Хрущеву, и Брежневу, и Окуджаве с Никулиным, как соорудили Высоцкому. А Церетели, изуродовавший Поклонную гору, и вообще, Москву, может соорудить монумент и Лужкову и Ельцину и самому дьяволу. Он же никакой не художник, а просто делец. Так мне объяснил Лукич.
В университете у меня бывают в неделю четыре свободных дня, считая выходные, и я обычно провожу их в Москве с Лукичом. Какая — то неведомая сила влечет меня к нему, не просто в Москву, как прежде, но именно к Лукичу в его уютную квартиру, где мне все знакомо и мило. Он говорит, что каждый мой приезд — для него праздник, а я яркое солнце, которое согревает его душу. Похоже, он боготворит меня, считается с моим мнением, старается предвосхитить мои желания. В одежде он консервативен, традиционен. А мне хочется видеть его все время нарядным, современным.
— К чему это? — недоумевала Лукич. — Разве так важно, какая у тебя рубаха, с пуговицами на воротнике или без них. Была бы чистая.
— И современная, — убеждала я. — Ты бываешь на людях, ты знаменитый, тебя узнают на улице, в метро. Ты должен быть всегда элегантен, как эталон.
Он внял моим советам, обрадовался, когда я купила ему модную рубаху и свитер. Сердечно благодарил, сказал, что это самые любимые его вещи и тут же в ответ подарил мне малахитовые колечко и сережки. Он не знал, что я не ношу сережки, что у меня даже мочки ушей не проколоты. Он удивился, осмотрел мои уши и восторженно объявил:
— К таким классическим, идеальным ушам не нужны никакие украшения. Они сами есть жемчужины, сами тебя украшают.
Я стараюсь быть всегда в форме, всегда нарядной, чтоб нравиться ему. И мне обидно, что он не обращает на это внимание, говорит, что я много трачу времени на прическу, на ресницы и брови, что важна не форма, а содержание, а его он находит во мне даже с избытком.
Меня радует его жизнелюбие, вдохновение, с которым он пишет свои воспоминания, читает вслух стихи, монологи пьес. Мне нравится, как он читает. Бесподобно, страстно, проникновенно. И своим чтением волнует меня. Я часто прошу его: «Егор, прочти что-нибудь? „ „Что именно, родная, заказывай?“ «Прочти Есенина или Василия Федорова. О любви“. И он читает вдохновенно, до самозабвения. Однажды прослушав его чтение о любви, я сказала:
— Говорят, бурная любовь, неустойчива, она легко переходит в ненависть. Он посмотрел на меня пристально, испытующе и ответил:
— У меня не бурная. У меня основательная, осознанная, и ненависть ей не грозит. Запомни это, любимая.
В последнюю неделю перед зимними каникулами у меня на кафедре произошел инцидент со студентами. Речь зашла о псевдокультуре, которую значительная часть молодежи считает современной и отличной от традиционной, классической. Между мной и студентами первокурсниками завязался довольно острый диалог. Я утверждала, что в сегодняшней России национальная, подлинная культура, исповедующая красоту и гармонию, духовную возвышенность подавлена мировым потоком грязи, макулатуры, разврата, которым заполнен эфир, телеэкраны, издания. И делается это преднамеренно врагами России, с целью воспитать новое поколение потребителей, с низменными инстинктами, циниками — индивидами, которые заботятся только о своем брюхе. На общество, на страну, на ее интересы им наплевать. Они бездумно готовы стать рабами пришельцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80