– Да ведь меня завтра здесь уже не будет, – сказал он. – Я буду уже у Мессеров.
– Он может засесть в сарае и у Мессеров, – сказал зять.
Стоя в дверях, Франц все это слушал, затаив дыхание.
– Да, конечно, – сказал Эрнст, – он везде может сидеть, в любом дупле, в любом старом улье. Но там, куда я загляну, его наверняка не будет.
– Почему?
– Потому что я лучше туда совсем не загляну, – сказал Эрнст, – не желаю: эти дела не для меня.
Молчание. Все посматривают на Эрнста, большой выеденный посередке бутерброд торчит у него изо рта.
– Ты можешь себе это позволить, Эрнст, – сказала фрау Марнет, – оттого что у тебя нет своего хозяйства и вообще ничего своего нет. Если этого беднягу завтра все-таки сцапают и он скажет, где просидел прошлую ночь, за это, пожалуй, и в тюрьму угодишь.
– В тюрьму? – прокудахтал старик Марнет, тощий, высохший мужичишка, хотя жену его, при той же жизни и на тех же харчах, разнесло горой. – В лагерь попадешь и никогда уж оттуда не выберешься. А что будет со всем твоим добром? Этак всю семью погубишь.
– Меня это не касается, – сказал Эрнст. Своим необычайно длинным, гибким языком он тщательно облизывал губы, и дети с удивлением смотрели на него. – Что у меня есть? В Оберурсуле у матери кое-какая мебель осталась да моя сберегательная книжка. Семьи у меня пока еще нет, только овцы. В этом отношении я – как фюрер: ни жены, ни семьи. У меня только моя Нелли. Но у фюрера тоже была раньше его экономка. Я читал, он сам был на ее похоронах.
Вдруг Августа заявила:
– Одно только могу тебе сказать, Эрнст: Мангольдовой Софи я на твой счет мозги прочистила. Как ты можешь ей врать, будто ты обручился с Марихен из Боценбаха? Ты же в позапрошлое воскресенье сделал предложение Элле.
Эрнст ответил:
– Это предложение не имеет решительно никакого касательства до моих чувств к Марихен.
– Прямо многоженство какое-то, – фыркнула Августа.
– Ничуть не многоженство, – возразил Эрнст, – просто у меня такой характер.
– У него это от отца, – заявила фрау Марнет. – Когда его отца убили на войне, все его девчонки ревели вместе с Эрнстовой матерью.
– Так ведь и вы небось тоже ревели, фрау Марнет? – спросил Эрнст, подмигнув.
Фрау Марнет покосилась на своего сухонького мужичишку и ответила:
– Ну, одну-две слезинки, может, и я пролила.
Франц слушал, охваченный волнением, словно ожидал, что мысли и слова людей в Марнетовой кухне сами собой задержатся на том событии, о котором так жаждало услышать его сердце. Однако – ничего подобного: их слова и мысли весело разбежались по всевозможным направлениям. Франц вытащил свой велосипед из сарая. На этот раз он не заметил, как спустился в Гехст. И велосипедные эвонки вокруг него, и уличный шум просто не доходили до его слуха.
– Ты его разве не знал? – спросил один в раздевалке. – Ты ведь раньше жил здесь!
– Почему именно его? – отозвался Франц. – Нет, эта фамилия мне ничего не говорит.
– А ты посмотри хорошенько, – сказал другой, сунув ему под нос газету. Франц опустил взгляд на лица трех беглецов. Если встреча с Георгом была для него подобна удару – ведь это как-никак была встреча, и Георг с объявления о бежавших был все-таки наполовину Георгом его воспоминаний, – то оба незнакомых лица справа и слева от Георга также поразили Франца и пристыдили за то, что он думает только об одном.
– Нет, – заметил он. – Фото мне ничего не говорит. Господи, мало ли людей видишь!
Газетный листок переходил из рук в руки.
– Нет, не знаю, – раздавались голоса.
– Господи боже, трое сразу, а может, и больше.
– Почему же они удрали?
– Дурацкий вопрос.
– Как? Лопатой пристукнули.
– Шансов никаких.
– Отчего? Ведь они же на воле.
– А надолго ли?
– Не хотел бы я быть в их шкуре.
– Смотри, этот совсем старый.
– А этот мне кажется знакомым.
– Им, верно, все равно была бы крышка, терять нечего.
Чей-то голос, спокойный, может быть несколько сдавленный – говоривший, верно, присел перед шкафчиком или зашнуровывал башмак, – спросил:
– А будет война, что тогда с лагерями сделают?
Холодом веет от этих слов на людей, торопливо и судорожно переодевающихся, чтобы приступить к работе. И тот же голос, тем же тоном продолжает:
– Чего тогда потребует внутренняя безопасность?
Кто же это сказал? Лица не видно, человек как раз нагнулся. А голос знакомый. Что же, собственно, он сказал? Ничего запретного. Наступает короткое молчание, и когда раздается второй гудок, нет ни одного, кто бы не вздрогнул.
В то время как они спешили через двор, Франц услышал за своей спиной вопрос:
– А что, и Альберт тоже еще сидит?
И чей-то ответ:
– Кажется, да.
Биндер, старик крестьянин, ездивший к Левенштейну, только что хотел прикрикнуть на жену, чтобы она выключила радио. С той минуты, как он вернулся из Майнца, он катался по своему клеенчатому дивану, терзаемый еще более свирепыми болями, – так он, по крайней мере, уверял. Вдруг он прислушался, разинув рот. Происходившая в нем схватка между жизнью и смертью была забыта. Он заорал на жену, чтобы та помогла ему скорее надеть сюртук и башмаки. Велел заправить автомобиль сына. Хотел ли он отомстить врачу, который оказался бессильным перед его болезнью, или пациенту, который вчера, перевязав руку, спокойно ушел своей дорогой, тогда как ведь он – это сейчас сообщили по радио – был тоже обречен на смерть? А может быть, старик просто надеялся как-то отстоять свое место среди живых?

II

Тем временем Георг, опасаясь, как бы его не открыли, поспешил выползти из сарая. Он был настолько измучен, что каждый шаг, который он делал, казался ему бессмысленным. Но взлет нового дня убедительнее всех ужасов ночи, и он увлекает с собой каждого, кто до тех пор колебался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129