Одной рукой подбоченясь, в другой держа кость, Эрнст спокойно окидывает взором горизонт. Лицо его становится довольным и надменным, словно он лишь сегодня вступил сюда во главе своих легионов как посланец глубокой древности, словно он окидывает взором покоренную страну, ее реки и миллионы огней. Он застывает на месте, подобно завоевателю, созерцающему завоеванное. А разве он и впрямь не вступил сюда во главе своих легионов как посланец глубокой древности, не покорил страну, ее дичь и глушь, ее реки?
Эрнст слышит в поле какое-то позвякивание. Это велосипед, Франц ведет его в гору. На лице пастуха – оно только что было ясным и почти величественным – уже ведет свою оживленную и лукавую игру любопытство. Почему это Франц возвращается так поздно и почему именно с этой стороны? «Твою жратву слопали», – заявляет Эрнст. Но острые дерзкие глаза уже подметили, что Франц не слишком-то хорошо настроен. Ему ничуть не жаль Франца, ему просто любопытно, и на его лице появляется выражение, как бы говорящее: эх, Франц, какой же ты маленький и какой же маленькой должна быть та муха, которая тебя укусила.
А Франц, хотя они не обменялись и словом, чувствует, что ему противны и этот парень, и его холодная насмешливость, которую он обычно находил такой забавной. Францу противно его равнодушие, ему уже заранее противно равнодушие людей, среди которых он сейчас очутится и будет есть свой суп, и равнодушие звезд, которые сейчас над ним восходят.

VII

Георга все больше укрывали вечерние сумерки, до того туманные и тихие, что, казалось, в них невозможно было его найти. При каждом новом шаге он говорил себе, что следующий будет последним. Однако новый шаг оказывался лишь предпоследним. За Момбахом ему пришлось сойти с грузовика. Мостов здесь уже не было, но возле каждой деревни был перевоз. Георг миновал их один за другим. Подходящая минута, чтобы переправиться на тот берег, еще не настала. Когда все силы человека устремлены в одну точку, все предостерегает его – и инстинкт и разум.
Как и накануне вечером, он утратил чувство времени. На Рейне в сгущающемся тумане завывали пароходные сирены. По дороге, бежавшей вдоль берега, проносились огни, но все реже и реже. Надвинулся заросший деревьями остров, и воды стало не видно. За камышами блестели огни хутора, однако они не внушали Георгу ни страха, ни доверия, они казались болотными огнями, до того безлюдной была местность. Может быть, остров, заслонявший вид на реку, еще тянулся, может быть, уже кончился. Может быть, огни горели на каком-нибудь судне или на том берегу, может быть, и берег был от него заслонен не лесистым островом, а туманом. Человеку нетрудно погибнуть здесь и от истощения. Побыть бы сейчас с Валлау, хоть две минуты, в любом аду…
Если Валлау удастся добраться до некоего прирейнского города, то есть надежда, что оттуда его переправят за границу. В этом городе сидят люди и ждут его, они уже подготовили следующий этап его бегства.

Когда Валлау арестовали вторично, его жена поняла, что больше никогда его не увидит. А когда ее просьбы о свидании были грубо, даже с угрозами отклонены – она сама приезжала хлопотать в Вестгофен из Мангейма, где теперь жила, – фрау Валлау твердо решила спасти мужа, какой бы то ни было ценой. Это решение она начала проводить в жизнь с той одержимостью, с какой женщины берутся за невыполнимый план: они прежде всего теряют ту способность трезвого суждения или часть этой способности, с помощью которой человек проверяет возможность чего-нибудь на деле. Они ее знать не хотят. Жена Валлау построила свой план не на опыте других, не на том, что ей говорили окружающие; ее воодушевляли рассказы об удавшихся легендарных побегах, например Беймлера из Дахау, Зегера из Ораниенбурга. Ведь и в легендах есть какой-то опыт, какие-то указания. Она знала также, что ее муж со всей твердостью человека, одаренного особой ясностью сознания, пламенно жаждет жить, жить еще, что он поймет малейший намек. Ее нежелание обдумать вопрос в целом, разобрать, что возможно и что невозможно, не помешало ей во многих частностях действовать рассудительно. При установлении связей и при передаче вестей она пользовалась своими двумя мальчиками, особенно старшим, который еще раньше прошел подготовку у отца, а теперь был матерью посвящен в ее тайный план и горел желанием помочь: темноглазый, упрямый подросток в форме гитлерюгенда, скорее обожженный, чем озаренный пламенем, которое было для его сердца, пожалуй, слишком жарким.
И вот, вечером второго дня, фрау Валлау узнала, что самый побег из лагеря удался. Но она не могла знать, когда ее муж доберется до огородов под Борисом, где в сторожке его ждали платье и деньги; может быть, он уже побывал там этой ночью. Сторожка принадлежала некой семье Бахман. Муж был трамвайным кондуктором. Обе женщины тридцать лет назад вместе ходили в школу, еще их отцы были друзьями, а потом и их мужья. Обеим женщинам одновременно пришлось нести все тяготы обычной жизни, а за последние три года – и тяготы необычной. Правда, Бахман был арестован всего раз, в начале тридцать третьего года, и просидел недолго. С тех пор он работал спокойно и его не трогали.
Своего мужа, кондуктора, и поджидала сейчас фрау Бахман, между тем как фрау Валлау ждала своего мужа. Фрау Бахман сильно тревожилась – это было видно по мелкой, судорожной, прерывистой дрожи ее рук; ведь ему нужно всего десять минут, чтобы дойти от парка до их городской квартиры. Может быть, ему пришлось заменить кого-нибудь на работе, тогда он вернется не раньше одиннадцати. Фрау Бахман начала укладывать детей и немного успокоилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129