вот мотоциклист с девушкой, сидящей в коляске; два подростка из гитлерюгенда; человек со складной байдаркой за спиной; штурмовик, ведущий за руку ребенка; молодая женщина с букетом астр.
И тут раздался звонок. Ничего, сказал себе Георг. Здесь, наверно, частенько раздаются звонки. И на улице и в доме все было спокойно. Кресс постучался в дверь:
– Выйдите на лестницу.
Нахмурившись, рассматривал Георг молодую женщину с астрами, вдруг очутившуюся у Крессов в подъезде.
– Мне нужно тебе кое-что передать, – сказала она, – и, кроме того, сообщить вот что: завтра утром, в половине шестого, ты должен быть на пристани возле кастельского моста в Майнце. Название парохода «Вильгельмина». Тебя будут ждать.
– Хорошо! – сказал Георг, но не сдвинулся с места.
Не выпуская из рук цветы, женщина расстегнула карманчик своей жакетки. Она протянула Георгу толстый конверт и добавила:
– Значит, конверт я тебе передала. – Она, видимо, считала Георга за товарища, которому надо скрыться, но не знала, кто он.
– Все в порядке, – сказал Георг.

Лизель молола кофе для ребят и не слышала, как отперли дверь. Пауль держал в руках обычный бумажный пакет с булками, которые он купил по пути домой.
– Ну-ка, Лизель, – сказал он, – умойся водой с уксусом, переоденься, и мы как раз попадем вовремя на состязание. О чем же теперь-то хныкать, Лизель?
Он погладил ее волосы, так как она уронила голову на стол.
– Ну, перестань. Хватит. Я же обещал тебе, что вернусь.
– О господи! – всхлипывала Лизель.
– Господь не имеет к этой истории никакого отношения или, во всяком случае, не больше, чем ко всему вообще. А уж с гестапо он вряд ли знается. Все оказалось так, как я и предполагал. Грандиозная петрушка. Часами они меня нудили. Но одного я даже представить себе не мог: что они специально посадят кого-то записывать все, что я им плел. Под конец меня даже подписаться заставили, мол, все это действительно я наплел: когда я был знаком с Георгом, где, сколько времени, как звали его друзей, как моих. Они спросили меня, кто был у меня позавчера в гостях. И они грозили мне всем, чем, кажется, можно грозить. Разве что адским огнем не пугали. А вообще они, видимо, хотели произвести на меня впечатление, будто они-то и есть Страшный суд. Но только ничего они не знают – знают то, что им говорят, не больше. Позднее, когда Лизель успокоилась, оделась по-праздничному, переодела ребят и умыла лицо, Пауль снова начал:
– Одно меня удивляет, зачем это люди им столько рассказывают. А отчего? Оттого, что они убеждены, будто тем известно все. А я сказал себе: никто не может доказать, что Георг действительно был у меня. Даже если кто-нибудь и видел его, я всегда могу это отрицать. Никто не может доказать, что это был именно он, кроме самого Георга. Конечно, если они его сцапали, ну, тогда ведь все равно все погибло. Но если бы они его поймали, они бы не задавали мне такую кучу вопросов.
Двадцать минут спустя Редеры вышли из дому. Они сделали крюк, чтобы завести детей к родным на вторую половину дня. Младшего оставили у дворничихи, как уговорились уже несколько дней назад. Пауль сильно подозревал, что эта женщина донесла на него, но она была услужлива и любила детей.
Вдруг Пауль попросил Лизель подождать с детьми. У него есть дело. Он наконец решился и вошел в какие-то ворота. Окошко гаража светилось, как обычно, хотя двор был залит ярким дневным светом. Он торопливо подбежал к окошечку, не желая задерживать своих и чтобы скорее покончить с неприятным разговором.
– Тетя Катарина! – крикнул он.
Когда в окошке появилась голова фрау Грабер, он выпалил сразу и не останавливаясь:
– Мой шурин просил извинить его. Офенбахская полиция опять прислала ему вызов. Пришлось отправиться домой, и неизвестно, удастся ли ему вернуться. Тетя Катарина, я тут ни при чем.
Помолчав с минуту, фрау Грабер вдруг зарычала:
– По мне, может хоть совсем не являться! Я все равно собиралась его вышвырнуть! Не смей больше никогда приводить ко мне такую шваль!
– Ладно, ладно, – сказал Пауль, – ты же ничего на этом не потеряла. Он тебе даром чистил машины. Хейль Гитлер!
Фрау Грабер села за конторку. Красная цифра на календаре напомнила ей, что сегодня воскресенье. По воскресеньям ее машины обычно оставались на месте своего прибытия. Близких у нее не было, а если бы и были, она бы не пошла к ним. Ее досада на то, что шурин Пауля не будет работать у нее, была явно ни с чем не сообразна. Вызов, наверно, просто предлог: не понравилось ему здесь, вот и все. Но тогда не следовало ему вчера вечером пить с ней. Не должен он был этого делать, твердила она в бешенстве, это низость, что он пил со мной.
Она окинула взором бесконечную пустоту воскресенья – море пустоты, в котором плыли несколько предметов – малахитовая горка, лампа, приходо-расходная книга, календарь.
Фрау Грабер бросилась к окну и крикнула во двор:
– Пауль! – Но Пауль уже был далеко, он спешил с Лизель на Нидеррадский стадион.

И виновато и радостно прислушивался Герман, как жена поет, наряжаясь, – в это воскресенье они были приглашены к Марнетам. Еще влажные, гладко причесанные волосы, невинные глаза, цепочка с медальоном и отглаженное, туго накрахмаленное платье придавали ей вид рослой девочки, идущей к первому причастию. Хотя к Марнетам надо было подниматься всего каких-нибудь десять минут, она надела шляпку: пусть Марнеты завидуют. Что Эльза, глупая, маленькая Эльза, подцепила себе в мужья пожилого железнодорожного рабочего с хорошим окладом, этого кузина Августа Марнет до сих пор не могла переварить.
Герман с ласковой усмешкой следил за лицом Эльзы, когда они приближались к усадьбе Марнетов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129