Еще минутка – и надо будет вставать. В это воскресенье отдыхать не придется. Он должен сделать все, чтобы найти человека, о котором думает вот уже целый час. Если и тот не отправился куда-нибудь за город! Рейнгардт знал в лицо маленького Редера, о котором ему рассказывал Герман, но обратиться к нему вот так, прямо, теперь, когда все основано только на слухах и догадках, когда столько поставлено на карту, просто невозможно. А тот, о ком он думал, как раз подходящий человек, чтобы прощупать Редера.
Может быть, все это только выдумки. Правда, назывались имена и местности. В городе шли обыски и облавы. Но, может быть, гестапо только воспользовалось этими слухами о побеге для новых арестов, для обысков и допросов. Со вчерашнего дня радио почему-то молчит о побеге. Может быть, Гейслер уже пойман. Только в людских толках он на свободе и мечется по городу, прячется в несуществующих убежищах, спасается от полиции с помощью бесчисленных уловок, может быть, это просто общая мечта. Ему, Рейнгардту, это предположение кажется очень вероятным. Но в таком случае желтый конверт, переданный ему Германом, предназначен для призрачного Георга, чужой паспорт – для тени? Теперь, когда жизнь людей стеснена до удушья, они живут мечтой.
Последняя минута его воскресного отдыха истекла. Со вздохом опустил он ноги на пол. Нужно немедленно тот человек сможет подробно рассказать ему о Редере, он с ним проработал несколько лет в одном цеху. И он будет молчать о состоявшемся разговоре. Но насчет остального – возможно, что он будет колебаться, как колебался долгое время. Рейнгардт хорошо изучил его. Удастся ли ему сегодня заставить этого запуганного, оробевшего человека вылезти из своей скорлупы?
Рейнгардт сел на постели и принялся надевать носки. У входной двери звякнул звонок. Только бы его не задержали, в понедельник может оказаться уже поздно, ему необходимо идти сегодня, и притом сейчас! Жена постучала в дверь:
– К тебе пришли.
– Это я, – сказал Фидлер, входя в комнату. Рейнгардт открыл ставни, чтобы лучше видеть гостя, и Фидлер почувствовал на себе взгляд тех самых глаз, которых целый год избегал. И все же Рейнгардт первый опустил их и сказал испуганно и смущенно:
– Ты, Фидлер? А я как раз к тебе собирался.
– А я, – сказал Фидлер уже совсем спокойно и непринужденно, – я решил обратиться к тебе. Я попал в такое положение – в сложное положение, и мне необходимо с кем-нибудь посоветоваться. Только я не знаю, поймешь ли ты, почему я так долго держался в стороне…
Рейнгардт поспешил заверить его, что он все понимает, и, словно пришла его очередь извиняться, рассказал об одном эпизоде, имевшем место в двадцать третьем году: он работал в районе Билефельда, когда округ захватил генерал Ваттер, и он так тогда перетрусил, что в течение долгого времени скрывался. А когда страх уже прошел, продолжал скрываться от стыда и гнева на себя за свое малодушие.
Так как Рейнгардт этим признанием избавил его от необходимости объяснять свое поведение, Фидлер сразу же приступил к рассказу и подробно сообщил о причинах, которые привели его сюда. Рейнгардт безмолвно слушал. Отрывистому, резкому тону, каким он задал несколько вопросов, противоречило выражение его лица. Это было выражение человека, который наконец опять видит перед собой то, что является для него в жизни главным, ради чего он всем готов пожертвовать, о чем знает, что оно нерушимо, хотя часто бывает так скрыто, что истощаются силы и иссякают надежды; и вот оно опять тут, оно само пришло к нему.
Когда Рейнгардт обо всем узнал, он на несколько минут вышел из комнаты, дав, таким образом, Фпдлеру время осознать всю важность совершенного им шага, шага, оказавшегося одновременно и таким легким, и таким трудным. Затем Рейнгардт вернулся, он положил перед Фидлером плотный желтый конверт. В конверте лежали документы на имя племянника одного капитана с голландского буксирного судна, который обычно сопровождал дядю в его поездках до Майнца и обратно. Его еще успели застать в Бингене. Племянник согласился расстаться со своими документами и паспортом потому, что у него в кармане лежало еще постоянное разрешение на право перехода границы. Фото на паспорте осторожно подретушировали под Георга.
В паспорт было вложено несколько банковых билетов. Рейнгардт аккуратно разгладил рукой конверт-^ с особой бережностью и нежностью. В этом конверте лежал итог опасной и кропотливой работы – бесчисленные разъезды, справки, списки, деятельность былых лет, старые связи, друзья, Союз водников и докеров – целая сеть, охватывающая моря и реки А между тем жизнь человека, чьи пальцы касались сейчас этой сети, была удушливой и тяжелой; эти несколько банковых билетов представляли, по теперешним временам, огромную сумму – фонд особого назначения, выделенный окружным руководством партии.
Фидлер опустил конверт в карман.
– Ты сам отнесешь ему?
– Нет, моя жена.
– Ты в ней уверен?
– Как в самом себе.

После бессонной ночи Лизель Редер, глаза которой уже ничего не видели от слез, одела и накормила детей. – Ведь сегодня воскресенье, – сказал старший мальчик, увидав на столе хлеб вместо булок. По воскресеньям Пауль обычно сам приносил горячие булки из пекарни напротив. От этого воспоминания Лизель снова расплакалась, а дети жевали хлеб, затаив испуг и обиду.
Итак, Пауль не вернулся, кончилась их совместная жизнь. Судя по рыданиям, сотрясавшим тело Лизель, эта жизнь с ныне исчезнувшим Паулем была, видимо, несравненной. Лизель вкладывала в нее все свои силы – не в их общее будущее, и даже не в будущее детей, но именно в эту их теперешнюю жизнь вместе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129