Не расспрашивай меня ни о чем. Ну, я двинусь. Но покамест еще не на Таунус. Завтра утром выезжай в нашу сторожку. Если этой ночью у нас была полиция, надень спортивную жакетку. В противном случае будь в новом костюме. Если же ты не появишься совсем, я буду знать, что ты арестована. А будешь в новом костюме – значит, в сторожке не опасно и я могу зайти и, значит, беда миновала. Есть у тебя еще деньги?
Грета сунула мужу несколько марок. Она безмолвно уложила его немногочисленные вещи. Прощаясь, они не поцеловались, а только крепко пожали друг другу руки. Когда Фидлер ушел, Грета надела спортивную жакетку. Ее практический ум подсказал ей, что, в случае если дело обернется неблагоприятно, ей некогда будет переодеться. Если же ночь пройдет спокойно, она успеет и утром надеть новый костюм.

Кресс все еще стоял на том же месте в неосвещенной половине комнаты; жена, не глядя на него, снова села на свое место; она открыла книгу, которую читала до приезда обоих мужчин. Ее гладкие белокурые волосы, немного тусклые днем, при вечернем освещении отливали золотом. Она была похожа на тоненького мальчика, который шутки ради надел блестящий шлем. Не поднимая глаз от книги, она сказала:
– Я не могу читать, если ты так будешь смотреть на меня.
– У тебя был весь день для чтения. Поговори со мной.
Глядя в книгу, она спросила:
– Зачем?
– Твой голос успокаивает меня.
– А зачем тебе нужно успокоение? Здесь у нас покоя хоть отбавляй.
Он продолжал неотступно смотреть на нее. Она перевернула две-три страницы. Вдруг он раздраженно окликнул ее:
– Герда!
Она нахмурилась. Однако сделала над собой усилие, отчасти по привычке, отчасти потому, что ведь Кресс – ее муж, он устал после работы, и вечер вдвоем как-никак начался. Она положила на колени раскрытую книгу обложкой вверх и закурила папиросу. Затем сказала:
– Кого это ты подобрал? Странный тип.
Муж промолчал. Она невольно сдвинула брови и пристально посмотрела на него. В сумерках она не могла разглядеть его лица. Что за странное выражение радости? И почему он так бледен?
Наконец он сказал:
– Фрида ведь вернется только завтра?
– Послезавтра утром.
– Слушай, Герда, никто на свете не должен знать, что у нас гость. Но если тебя кто спросит, скажи – мой школьный товарищ.
Ничуть не удивившись, она ответила:
– Хорошо.
Он подошел к ней совсем близко. Теперь она ясно видела его лицо.
– Ты слышала по радио насчет побега из Вестгофена?
– Я? По радио? Нет.
– Несколько человек убежало, – сказал Кресс.
– Так.
– Всех поймали…
– Очень жаль.
– Кроме одного.
В ее глазах вспыхнул какой-то блеск. Она подняла лицо. Только раз было оно таким светлым – в начале их совместной жизни. Но и сейчас, как тогда, свет этот быстро погас. Она оглядела мужа с головы до ног.
– Вон что! – заметила она. Он молчал. – Я от тебя этого не ожидала. Вон что!…
Кресс отступил:
– Чего? Чего не ожидала?
– Этого! И вообще! Значит, все-таки… Прости меня.
– О чем ты говоришь? – спросил Кресс.
– О нас с тобой.

А Георг, сидя в отведенной ему комнате, думал: я хочу вниз. Чего я сижу здесь наверху? Зачем мне быть одному? Зачем мучить себя в этой голубой с желтым тюрьме, с плетеными матами ручной работы, с водой, бегущей из никелированных крапов, и зеркалом, которое безжалостно подсовывает мне то же, что и темнота: меня самого!
От низкой белой постели веяло свежим запахом чистого белья. А он, готовый свалиться с ног от усталости, продолжал бегать взад и вперед, от двери к окну, словно был лишен права лечь на эту постель. Может быть, это мое последнее убежище? Последнее – перед чем? Нужно пойти вниз, побыть с людьми. Он отпер дверь.
Уже на лестнице Георг услышал голоса Кресса и его жены – не громкие, но выразительные. Он удивился. Оба они показались ему какими-то немыми, – во всяком случае, очень мало разговорчивыми. Нерешительно остановился он перед дверью.
Голос Кресса сказал:
– За что ты мучаешь меня?
И низкий голос женщины ответил:
– Разве это тебя мучит?
Кресс спокойнее продолжал:
– А я вот что тебе скажу, Герда. Тебе безразлично, отчего человеку грозит опасность и кто он – все тебе безразлично. Главное для тебя – опасность. Побег или автомобильные гонки – тебе все равно, ты оживаешь. Какой ты была, такой и осталась.
– Ты и прав и не прав. Может быть, я раньше была такой, а теперь опять стала. А хочешь знать почему? – Она помолчала.
Но хотел ли Кресс знать все или предпочитал не знать ничего, она решительно заговорила:
– Ты только и твердил: тут ничего не поделаешь, мы бессильны против этого, приходится ждать. Ждать, думала я. Он хочет ждать до тех пор, пока все, что ему дорого, будет растоптано. Постарайся понять меня. Когда я ушла из дому к тебе, мне не было и двадцати лет. Я ушла оттого, что все там было мне отвратительно: отец, братья и эта невыносимая тишина по вечерам в нашей столовой! Но последнее время здесь у нас такая же тишина.
Кресс слушал; может быть, он был еще более удивлен, чем стоявший за дверью Георг. А ведь сколько вечеров ему приходилось буквально вырывать у нее каждое слово!
– И потом еще одно: дома нельзя было никогда ничего с места сдвинуть. У нас гордились тем, что все от века стоит там, где стояло. А тут появился ты! И ты сказал мне, что даже в камне ни одна частица не окаменела, не говоря уж о человеческих существах. Но, очевидно, за исключением меня! Почему? Да ведь ты только что сказал обо мне: какой была, такой и осталась.
Кресс подождал секунду, не зная, все ли она высказала. Он положил ей руку на голову. Ее лицо снова стало равнодушным, почти упрямым. Он запустил пальцы ей в волосы, вместо того чтобы погладить их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129