– Они жили в доме на «Холмах»? – удивилась Рия. – Его семья там жила?
– Да, да. Дом тогда был совсем небольшим. С тех пор много лет прошло, может быть, все сто, но так или иначе родом они оттуда. И земля вся вокруг принадлежала им. Лет шестьдесят назад они почти все имение продали Галлмингтонам.
– Значит, дела наши совсем никуда.
– Почему ты так считаешь?
– Он – джентри и его дед и прадед были джентри. И пусть их семья странная, но они остаются джентри. А много ли будет стоить мое слово, или слово моего сына, и даже твое против его слова?
Тол вцепился в край стола, стиснув зубы.
– Ты кое в чем права, – согласился он после минутного размышления. – Но в суде захотят узнать, почему он так долго помалкивал?
– Он обязательно выкрутится. – Рия дернула подбородком. – Скажет, что никак не мог прийти в себя после потрясения, что временно терял память. Он выдумает все что угодно, и ему поверят.
– Неужели ты собираешься смириться и остаться здесь? – Тол прищурился. – Рия… – Он потянулся через стол и хотел взять ее за руку. Она отодвинулась, качая головой. – Послушай, – рявкнул мужчина, – я хочу жениться на тебе. Я ждал достаточно долго, даже не знаю, как выдержал. Ты хочешь этого, так же как и я. Что ходить вокруг да около. Мы взрослые люди и хотим одного. Рия, ты знаешь о моих чувствах к тебе. – Тон его смягчился. – И потом… мне по душе твои ребята. Мы хорошо заживем все вместе у меня в доме. Кухню можно расширить, а девочкам устроим уголок под крышей, там места для кроватей как раз хватит. Я уже обо всем подумал.
– Тол! – сказала Рия, и по ее тону он понял, что решение принято окончательно и бесповоротно.
Он выпрямился, закрыл глаза и замер, обреченно уронив голову на грудь.
– Он все о нас знает, – произнесла женщина и, помолчав, продолжила: – И ему это не нравится.
– Ах, не нравится, черт его побери! – Тол встрепенулся, вскинул голову, лицо его побагровело от гнева.
Рия не могла подумать, что всегда спокойный Тол мог прийти в ярость. Сначала она считала, что его имя произошло от слова терпимость. Но, как оказалось, это имя жило само по себе и досталось Толу от отца и деда; их тоже так звали. Но и дед, и отец Тола работали сборщиками пошлин, и название их ремесла оказалось созвучным их имени.
– Я пойду и поговорю с ним.
Рия птицей облетела стол и, раскинув руки, загородила ему дорогу.
– Нет! Не ходи, бесполезно. Лучше не станет, будет хуже. С меня довольно…
– Да и с меня довольно. – Лицо Тола все еще дышало гневом. – Если это твое последнее слово и ты готова сдаться, тогда слушай, что я тебе скажу. Я не собираюсь ждать тебя, пока хозяин смягчится или сыграет в ящик. Я мужчина, у меня есть свои потребности. Ты нужна мне, и если ты не соглашаешься на мое предложение, мне придется подыскать замену. Ты меня понимаешь?
Она с трудом проглотила ком в горле.
– Да, Тол, я хорошо понимаю тебя и желаю удачи. Может быть, все к лучшему. Хотя мое желание томит меня так же, как и тебя, но мне хотелось бы, чтобы меня выбрали не только для этого. До свидания, Тол, всего хорошего.
Кадык на его горле резко поднялся и опустился. Какое-то время он стоял, беззвучно шевеля губами, как будто про себя проговаривал слова, готовые сорваться с языка. Затем вышел, даже не попрощавшись.
Рия тоже не засиделась в кухне, медленно вышла в коридор и прошла в восточное крыло. Там по лестнице в маленьком холле поднялась наверх в свою комнату. Все так же, не торопясь, она подошла к шкафу и достала черное бархатное платье. Взяв его за плечи, Рия резко развела руки – лиф треснул до талии. Она рванула юбку, но упрямая ткань не поддалась. Рия бросила платье на пол, наступила на подол и дернула за другой край. Эта попытка оказалась успешнее, и юбка с легким свистом лопнула по всей длине от талии до подола. Такую же процедуру она проделала со спинкой лифа.
Когда платье превратилось в ворох лоскутов, пот градом катился по ее лицу, но глаза оставались сухими. Рия ногами сгребла в кучу то, что недавно было роскошным платьем, скомкала в узел и торопливо вернулась в кухню. Там она застала Бидди, которая с удивлением смотрела, как мать с узлом в руках направляется к очагу.
– Мама, что ты хочешь делать? – спросила она. Рия не ответила. Кочергой отгребла золу и бросила первый лоскут на тлеющие угли. Только после этого она обернулась к дочери.
– Ты хочешь знать, что я делаю? Сжигаю свою глупую ошибку. Запомни это. Пусть в памяти твоей отпечатается такая картина: твоя мать сжигает в очаге куски черного бархатного платья.
– Ах, мама, мама, – в глазах Бидди блестели слезы. – Это то платье, которое подарил тебе хозяин, и ты… ты обещала, что как-нибудь наденешь его и покажешься мне. Что с тобой, мама?
Рия ответила дочери только тогда, когда последний кусок бархата полетел в огонь. Кухня пропиталась запахом горелой ткани, от которого они принялись чихать. Лишь после этого она ответила:
– Я прихожу в себя, детка. Наконец-то прихожу в себя.
Вечером, когда она принесла хозяину бульон, он поинтересовался:
– Рия, пахло паленым, я чувствовал сильный запах.
– Так и есть, пахло паленым, – подтвердила женщина.
– Что же вы жгли? – озадаченно спросил Персиваль.
– Всего-навсего платье вашей матери. – Она долго, не отрываясь, смотрела на него, пока вместо удивления на его лице не отразилась боль. Уже идя к двери, услышала, как он тихо произнес: «Рия, ах, Рия». В голосе его звучала глубокая печаль. И женщина вспомнила, что таким же печальным был и крик ночной птицы, который так часто доносился из леса. Слышалась в этом крике какая-то щемящая тоска, скорбь о потере. Крик птицы звучал так заунывно, что Рия выбиралась из постели и закрывала окно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120