Тягучий звук, мягкий и любовный. С таким звуком волны лижут берег. Один за другим извлекаются из тела органы, выкладываются на низкий столик, чтобы их осмотрел Ланда. Старший инквизитор знает: Дьяволу не подвластно то, что не подвластно Природе, и все же он растерян и недоволен, ведь, говорят, изо рта умирающей ведьмы вылетают демоны в обличье ос или языков пламени. Не так давно, в Саламанке, ведьма срыгнула наперстки и перья; в желудке у нее нашли железныйнож. А мадридская ведьма, девочка двенадцати лет от роду, испустила не менее двенадцати тысяч мошек.
– Превосходный образчик, – говорит о Кукуме лекарь. И правда: каждый орган совершенен в своем устройстве, лекарь не нашел ни одного отклонения. Ланда берет в руки мозг, так похожий на губку, какие льнут иногда к рыбацким сетям; сердце, точно спелый плод, кишки, чем-то знакомые. Веки писца – само совершенство. С ловкостью ловца жемчуга лекарь извлекает и кладет на ладонь Ланды слезный мешок.
– Янемог бы быть к нему ближе, – бормочет Ланда, – даже будь я его Создатель.
Вопреки всему, Ланда тронут. Выходит, майя – все же люди, а не раздувшиеся от дыма пузыри.
– Человеческое тело подобно лабиринту, – говорит лекарь и подает Ланде мелкие хрящики уха.
– Лабиринт без минотавра, – отвечает Ланда. – Я ожидал, ты найдешь мне минотавра.
Лекарь смеется.
– Ни лягушки, ни пламени, ни даже холодного ветра. И это самое странное.
Ланде снится, будто весь мир ограничен его кроватью. Он удивлен, что Господь сотворил мир таким малым и плоским. Во сне он слышит, как прямо под ним шумят, требуя к себе внимания, владыки подземного царства. Мембрана между мирами – тонкая и хрупкая, а он – в полном облачении, при митре и епископском кольце, в пурпурных перчатках, в пышной ризе, расшитой золотым кружевом и драгоценными камнями, – очень, очень тяжел. Он не способен пошевелиться, он весь во власти страха, а голос Папы нашептывает ему в ухо: «Достопочтенный брат! Прислушайся к демонам!» И верно: гомон под ним превратился в визг, и теперь он понимает, что кричат снизу демоны:
«Дни его будут ужасны. Платье его будет из бумаги. И сколько диспутов впереди! Губы его задрожат. Его чашка с шоколадом упадет на пол и разобьется. Ночи его будут еще страшнее. Ночь будет его преследовать. Дом его станет местом разорения, где принуждены будут испражняться скотина и люди».
Во сне Ланда слышит треск, чувствует, как в мембране под ним возникает прореха.
6
РЫБИНА
В ночь перед казнью Кукуму приснилось дерево, столь зеленое, столь глубоко пустившее в землю корни, что оно отпугивало саму Смерть. Смерть ночной бабочкой кружила вокруг, но приблизиться не могла. Дерево раскинуло ветки так широко, что Кукум, сидя под ними, верил: гибель ему не грозит.
Индейцы говорили о Кукуме: «Его речь подобна Древу Жизни. Она – драгоценный нефрит». Ланду, за нескончаемые проповеди, индейцы прозвали «Тот, кто поедает свою требуху дважды». Когда Кукум в последний раз попрощался с женой, она сказала: «Ты играешь с огнем, любимый».
Последними словами, какие Кукум сказал Ланде, были: «Лучше разбить голову о камень, чем пытаться тебя вразумить». Указав на стену камеры Кукума, Ланда улыбнулся: «Вот тебе целая стена из камней. Ее я оставляю тебе на прощание». Зная, что его будут пытать, Кукум, уже ослабевший от голода и потери крови и страшившийся раскрыть вверенные ему тайны, подошел к стене и с такой силой ударился о нее головой, что раскроил себе череп.
Ланда с горечью поглядел на тело писца.
– Еще один улизнул от покаяния, – сказал он. – Еще один грешник отправится в Ад.
И послал за лекарем.
Следующий день был днем чудес. Почти неделю до этого Ланду терзала перемежающаяся лихорадка. В полночь ему пришло на ум начертать тайное имя бога на двенадцати святых облатках. А после он каждый час клал себе одну на язык, говоря:
Час Первый: «Когда солнце проливает свой свет, я не взираю на него с восторгом».
Час Второй: «Не восторгаюсь я и луной, даже величаво полной».
Час Третий: «Сердце мое никогда, даже втайне, не восхваляло моря».
Час Четвертый: «И заката не восхваляло».
Час Пятый: «Я никогда не поклонялся звездам на манер язычников».
Час Шестой: «И не смотрел сладострастно ни на мой собственный член».
Час Седьмой: «Ни на оголенное тело другого, разве что это был труп».
Час Восьмой: «Я никогда не восхищался вкусами».
Час Девятый: «И благоуханиями не восхищался».
Час Десятый: «Не восхищался я лицами женщин, чистых или нечистых».
Час Одиннадцатый: «Я навеки прогнал от себя все развратные мысли».
Час Двенадцатый: «В моей любви к Богу я не поколебался ни разу».
Последние слова были произнесены незадолго перед тем, как зазвонили колокола. Лихорадка отпустила его и больше не возвращалась.
После мессы Ланда начертал в воздухе знак Единого Бога одним пальцем, знак Троицы – тремя, и знак пяти ран Христовых – всей дланью, дабы они вместе с воздухом вошли в его легкие, как проникает в душу через глаз священное писание. Едва он вернулся в свои покои, Мелькор, которого он не видел все утро, появился, как Мерлин, с чудесным тунцом со множеством печатей и знаков на боках, которые картограф счел каббалистическими.
Ланда велел положить рыбину (а она была так велика, что нести ее с рынка Мелькор нанял двух индейцев) на чистое белое полотно, произвел обряд очищения и благословил. Потом он, казалось, целую вечность молчал, разглядывая диковинные фантастические буквы – буквы света, тени, огня, – танцевавшие на боку рыбины. Прошел час. Жара в комнате была сильной, и рыбина начала пахнуть. Прошел второй час, за ним третий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46