Он был без воротничка и галстука, и это делало его похожим на фермера из среднезападных штатов, вкушающего свой воскресный послеобеденный отдых.— Моя сестра, — сказал Генри. — Зашла меня проведать.— Здравствуйте, — сказал толстяк, улыбаясь. — Меня зовут Бартоломью, мисс Брейдин. Я знаю, что ваш брат давно уже успел об этом позабыть.Эдит вежливо рассмеялась.— Ну, как, — продолжал тот, — у нас тут не слишком роскошные апартаменты, верно? Эдит обвела глазами комнату.— Нет, очень мило, — отвечала она. — А где вы держите бомбы?— Бомбы? — повторил Бартоломью и расхохотался. — Это здорово — бомбы! Ты слышишь. Генри? Твоя сестра хочет знать, где мы прячем бомбы. Это здорово, а?Эдит примостилась на краешке стола и сидела, болтая ногами. Брат присел рядом с ней.— Ну, — спросил он с рассеянным видом, — как ты проводишь время в Нью-Йорке на этот раз?— Ничего, неплохо. Я пробуду вместе с Хойтами в «Билтморе» до субботы. Приходи завтра, позавтракаем вместе.Генри на минуту задумался.— Завтра я, пожалуй, занят, — сказал он. — Да и не гожусь я для дамского общества.— Ну что ж, — безмятежно согласилась она, — давай позавтракаем вдвоем.— Идет.— Я заеду за тобой в двенадцать.Бартоломью явно не терпелось вернуться к своему столу, но он, должно быть, считал, что было бы не слишком учтиво уйти, не пошутив на прощание.— Знаете… — неуклюже начал он. Брат и сестра обернулись к нему.— Знаете, у нас тут… нам тут не давали скучать сегодня вечером.Мужчины переглянулись.— Вам бы прийти пораньше, — продолжал, ободрившись, Бартоломью. — У нас тут был настоящий спектакль.— В самом деле?— Нам спели серенаду, — сказал Генри. — Какие-то солдаты собрались на улице и начали орать, глазея на нашу вывеску.— Почему? — спросила Эдит.— Толпа, — сказал Генри задумчиво. — Толпа всегда должна что-то кричать. У них не было предприимчивого вожака, а то бы они, пожалуй, ворвались сюда и кое-что здесь поломали.— Да, — сказал Бартоломью, снова обращаясь к Эдит, — жаль, что вас не было.По-видимому, эта реплика показалась ему достаточной, чтобы прикрыть отступление, и он сразу повернулся и отошел к своему столу.— А что, все солдаты настроены против социалистов? — спросила Эдит. — Они все время нападают на вас, да?Генри надел козырек и зевнул.— Человечество далеко шагнуло вперед, — сказал он беспечно, — но в большинстве своем мы еще дикари. Солдаты не знают, чего они хотят, что любят, что ненавидят. Они привыкли действовать большими группами, и им, по-видимому, необходимо как-то проявлять себя. Случайно это оказалось направленным против нас. Сегодня вечером по всему городу происходят беспорядки. Первое мая, видишь ли.— А то, что здесь произошло, было серьезно?— Нисколько, — сказал он пренебрежительно. — Часов около девяти вечера человек двадцать — тридцать остановились у нас под окнами и подняли бессмысленный вой.— О… — Она решила переменить тему. — Ты рад меня видеть, Генри?— Ну конечно.— Что-то не похоже.— Нет, правда.— Ты, верно, считаешь, что я… что я никчемное создание. Этакий порхающий по жизни мотылек.— Вовсе нет. Веселись, пока молода. В чем дело? Разве я кажусь тебе таким уж нудным ханжой?— Нет… — Она замялась. — Но я вдруг подумала о том, как этот бал, на котором я сейчас была… насколько это несовместимо с тем, к чему ты стремишься. Это выглядит как-то странно, нелепо, не правда ли, — я там, на этом балу, а ты здесь, трудишься во имя того, что должно на веки вечные покончить со всякими такими вещами, как этот бал… если только твои идеи осуществятся.— Я смотрю на это иначе. Ты молода и живешь так, как тебя научили жить, как тебя воспитали. Расскажи лучше, хорошо ли ты повеселилась?Она перестала болтать ногами и слегка понизила голос:— Я бы хотела, чтобы ты… чтобы ты возвратился в Гаррисберг и развлекся немного. Ты уверен в том, что ты на правильном пути?..— У тебя очень красивые чулки, — перебил он ее. — Что это за чулки такие удивительные?— Они вышитые, — отвечала Эдит, поглядев на свои ноги. — Прелесть, правда? — Она приподняла юбку, обнажив стройные, обтянутые шелком икры. — Может, ты не одобряешь шелковых чулок?Он пристально поглядел на нее, и в его темных глазах промелькнуло раздражение.— Ты, кажется, стараешься изобразить дело так, будто я осуждаю тебя, Эдит?— Вовсе нет.Она умолкла. Бартоломью что-то проворчал. Эдит оглянулась и увидала, что он вышел из-за стола и стоит у окна.— Что там такое? — спросил Генри.— Какие-то люди, — сказал Бартоломью и прибавил, помолчав:— Да сколько их! Приближаются сюда со стороны Шестой авеню.— Люди?Толстяк уткнулся носом в стекло.— Солдаты, черт побери! — воскликнул он. — Я так и думал, что они вернутся.Эдит соскочила со стола и, подбежав к окну, стала рядом с Бартоломью.— Да их там уйма! — вскричала она. — Подойди сюда, Генри.Генри снял козырек, но не двинулся с места.— Может, лучше потушить свет? — предложил Бартоломью.— Нет, они сейчас уйдут.— Они не уходят, — сказала Эдит, глядя в окно. — И не думают уходить. Их все больше и больше. Смотрите, сколько их там — на углу Шестой авеню!В желтых лучах уличных фонарей, отбрасывавших синие тени, было видно, как противоположный тротуар заполняется людьми. Большинство из них были в форме, — одни трезвые, другие сильно на взводе, — и над всей этой толпой стоял глухой гомон, а порой раздавались нечленораздельные выкрики.Генри встал, подошел к окну, и, когда его высокий силуэт отчетливо вырисовался на светлом фоне, голоса, доносившиеся с улицы, мгновенно слились в неумолчный вой и оконное стекло задребезжало под ударами запущенных в него папиросных коробок, окурков и даже мелких монет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19