по команде подымают, по команде кормят, учат, укладывают спать. Каждый твой шаг размечен, записан, в уставы внесен — надежно. Что это, Ольга Олеговна, — отсутствие воли, характера? Не скажу, чтоб он был, право, совсем безвольным. Он как-то взял приз по лыжам. Не просто взял, а хотел взять, готовился с упорством, нацеленно, волево. А характер… Гм! Да сколько угодно. Что-что, а это уж мы в семье чувствовали. Но вот что я замечал, Ольга Олеговна, он слишком часто употреблял слова «ребята сказали., все говорят… все так делают». Все носят длинные волосы на загривке — и мне надо, все употребляют словечко «пахан» вместо «отец» — и я это делаю, все берут призы по спортивным соревнованиям — и мне не след отставать, покажу, что не хуже других, волю проявлю, настойчи-вость. Как все… Так даже не легче жить! Отнюдь! Надо тянуться за другими, а сколько сил на это уходит. Не легче, но гораздо проще. Легкость и простота — вещи неравнозначные. Проще существовать по руководящей команде, но право же, необязательно легче. Ольга Олеговна остановилась.— Как все — проще жить? — переспросила она. Остановился и Иван Игнатьевич.Над ними сиял фонарь — пуста улица, темны громоздящиеся одно над другим по отвесной стене окна, спал город.— Да ведь мы все понемногу этим грешим, — виновато проговорил Иван Игнатьевич. — Кто из нас не подлаживается: как все, так и я.— А вам не пришло в голову, что люди из породы «как все, так и я» непременно примут враждебно новых Коперников и Галилеев потому только, что те утверждают не так, как все видят и думают? К Коперникам — враждебно, к заурядностям — доверчиво.— М-да. Недаром говорится в народе: простота хуже воровства.— Воровства ли? Не простаки ли становились той страшной силой, которая выплескивала наверх гитлеров? «Германия — превыше всего!» — просто и ясно, объяснений не требует, щекочет самолюбие. И простак славит Гитлера!— М-да. Но к чему вы ведете? Никак не уловлю.— К тому, что мы поразительно слепы!— А именно?— Целый вечер спорили — дым коромыслом. И на что только не замахивались: обучение и увлечение, равнодушие и преступность, ремесленничество и техническая революция. А одного не заметили…— Чего же?— На наших глазах сегодня родилась личность! Событие знаменательное!— М-да… Но, позвольте, все кругом личности — вы, я, первый встречный, если б такой появился сейчас на улице.— Все?… Но вы, Иван Игнатьевич, сами только что сказали? кто из нас не грешит — как все, так и я, под общую сурдинку. Смазанные и сглаженные личности — помилуйте! — не нелепость ли? Вроде сухой воды, зыбкой тверди, лучезарного мрака. Личность всегда исключительна, нечто противоположное «как все».— Если вы о Студёнцевой, так она и прежде была исключительна, не отымешь.— Она отличалась от остальных только тем, что это «как все» удавалось ей лучше других. И вдруг взрыв — не как все, себя выразила, не устрашилась! Событие, граничащее с чудом, Иван Игнатьевич.— Ну уж и чудо. Зачем преувеличивать?— Если и считать что-то чудом, то только рождение. Родилась на наших глазах новая, ни на кого не похожая человеческая личность. Не заметили!— Как же не заметили, когда весь вечер ее обсуждали.— Заметили лишь ее упреки в наш адрес, о них говорили, их обсасывали, и ни слова изумления, ни радости.— Изумляться куда ни шло, ну а радоваться-то нам чему?— Нешаблонный, независимо мыслящий человек разве не отрадное явление, Иван Игнатьевич?— М-да…— произнес Иван Игнатьевич, с сомнением ли, с осуждением или озадаченно — не понять.Они двинулись дальше.Их шаги громко раздавались по пустынной улице — дробные Ольги Олеговны, тяжелые, шаркающие Ивана Игнатьевича. Воздух был свеж, но от стен домов невнятно веяло теплом — отдыхающие камни нехотя отдавали дневное солнце. 22 Слово «убить», которое так часто встречалось в книгах, звучало с экранов кино и телевидения, вдруг обрело свою безобразную плоть.Натка на пригибающихся ногах, слепо вытянув вперед руки, двинулась к скамье.Вера сдавленно всхлипнула. Игорь — остекленевший взгляд, одеревеневший нос, темный подбородок — стал сразу похож на старичка, даже штаны спадают с худого зада.Виновато переминался Сократ с гитарой. Юлечка застыла в наклоне — вот-вот сорвется бежать.А тишина продолжалась. И шумело далеко в ночи за городом шоссе.Вера всхлипнула раз, другой и разревелась:— Я… Я вспомнила…— Нам теперь будет что вспомнить, — глухо выдавил из себя Игорь.— Я… Я в кабинете физики… трансформатор… пережгла. Один на всю школу и… дорогой. Генка сказал…— Плечи Веры затряслись от рыданий. — Сказал, это он сделал. Я не просила, он сам… Сам на себя!— А меня… Помните, меня из школы исключили, — засуетился Сократ. — Мне было кисло, фратеры. Мать совсем взбесилась, кричала, что отравится. Кто меня спас? Генка! Он ходил и к Большому Ивану и к Вещему Олегу. Он сказал им, что ручается за меня… А мне сказал: если подведу, набьет морду.Игорь судорожно повел подбородком.— О чем вы? — выкрикнул он сдавлено. — Трансформатор!… Генка никогда не был таким… Таким, как сегодня! Трансформатор… Вы вспомните другое: я, ты, Сократ, все ребята нашего класса, да любой пацан нашей школы ходил по улице задрав нос, никого не боялся. Каждый знал — Генка заступится. Генка нашим заступником был — моим, твоим, всех! А сам… Он сам обидел кого-нибудь?… Просто так, чтоб силу показать… Не было. Никого ни разу не ударил!… И вот нас сегодня…— Опомнись! — резко оборвала Юлечка. — Мы же раньше его обидели! Все скопом. И я тоже.— А я… Я ведь не хотела…— заливалась слезами Вера. — Я откровенно, до донышка… Он вдруг обиделся… Не хотела!— Юль-ка-а! — качнулся Игорь к Юлечке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129