Во-первых, есть ли у девушки деньги и, если есть, то сколько?
– Нет, девушка сирота, но она очень добрая и красивая.
– Нет денег?! – Илья был поражен.
– Нет, – отвечал Тодор.
Илью взорвало
– Тогда ты на ней не женишься!
– Но… – пытается сказать что-то Тодор.
– Я тебе говорю: ты на ней не женишься. Пока я жив, не допущу этого.
– Но, господин Джурджевич, – снова попытался вставить слово Тодор.
– В третий раз я говорю тебе, – гремит Илья, – ты не женишься на ней. Я не шучу, я знаю, что говорю, и запомни мои слова!
Тодор разозлился, разгорячился, словно проглотил кило перца и полкило горчицы, ударил пачкой свечей о прилавок и крикнул:
– Я женюсь, я сам себе хозяин, у меня нет ни отца, ни опекуна.
Илья возмутился, схватил коробку сардин и хотел ударить ею Тодора, но сдержался и только хрипло и грустно воскликнул:
– У тебя нет ни отца, ни опекуна, но у тебя есть друг, то есть был друг, ты потерял его! Я ухожу из этой лавки, но мое сердце остается здесь, знай это. Я никогда больше не переступлю ее порога, а ты будешь жалеть, что выгнал меня!
И он, в сердцах перевернув ящик лимонов, выскочил из лавки.
VI
Тодор испытывал угрызения совести, но идти на попятный он никак не мог. Он терпел, пока Илья опекал его в лавке, опекал в делах, но опеки над сердцем он не мог допустить. К тому же эта любовь была для него не такой, от которой он мог отказаться. С тех пор, как пришла любовь, бедняга был вынужден обкрадывать свою лавку только из-за боязни, что его выследит Илья. И поэтому, когда приходила служанка Лепосавы (так звали его избранницу), он опускал в корзинку, с которой та ходила на базар, или плитку шоколада с любовной картинкой, или засахаренные фрукты в изящной коробке и вкусный инжир, а служанка уже знала, кому это надо передать. И все эти вещи он вынужден был, обманывая Илью, просто искусно красть.
Однажды он таким образом подарил ей и свое сердце. Только вы не поймите превратно: он, конечно, не сунул свое сердце, как плитку шоколада, в корзинку с петрушкой, капустой и мясом для джувеча и не отослал его таким способом Лепосаве. Нет, он пошел к ее матери, рассказал ей обо всем и теперь уже отказаться не мог.
Но если Тодор испытывал угрызения совести за свой поступок, то Илья испытывал мучения гораздо большие.
Это ведь не шутка; три года провел он в лавке, просиживая там с семи утра до семи вечера. А сейчас день ему кажется годом, он не знает, куда ему идти и что делать. А сердце влечет его туда. Пройдет он мимо лавки, посмотрит искоса и видит: стул его стоит на своем месте, и никто не сидит на нем. О, с какой радостью Илья вошел бы и сел на него.
Однажды после обеда Тодор, как обычно, играл в домино, а ученик дремал за прилавком. Проходя мимо лавки, Илья увидел две банки сапожного крема, валявшиеся на земле. Он не мог удержаться, подошел к двери и заорал на мальчишку:
– Осел ты этакий, спишь, а не видишь, что крем на земле валяется. Сейчас я тебе покажу!
Произнеся это, он поспешил уйти.
Через пять-шесть дней, опять после полудня произошло следующее: идет Илья мимо лавки и видит, что мальчишка лопает инжир прямо из бочки. Не раздумывая долго, он влетает в лавку и, наградив мальчишку звонкими пощечинами, устало опускается на свой стул. А усевшись, он и не подумал встать; ему даже и не пришло в голову, что он нарушил свою клятву, он совсем забыл о ссоре и остался сидеть на стуле, словно и не поднимался с него.
Немного погодя Тодор, закончив партию в домино, вошел в лавку и остановился в смущении на пороге.
– Ничего, ничего, – сказал Илья, поднимаясь со стула, – я поймал этого вора, он снова жрал инжир, и я не мог удержаться…
– Хорошо сделали, – говорит Тодор, делая вид, что между ними ничего не произошло.
– Это… – снова начинает Илья. – А ну, пошел вон!
Ученик вышел за дверь.
– Это… – продолжает Илья, когда они остались одни. – Я, Тодор. решил одобрить твою женитьбу.
– Благодарю вас, – говорит Тодор, не зная сам, почему он должен его благодарить.
– Только, – продолжает Илья, – раз у девушки нет денег, дело нужно обделать с умом. Я не могу позволить, чтобы вы тратили больше, чем зарабатываете. Пусть она и не надеется носить всякие там кринолины да пелерины. Она должна меня слушаться так же, как слушаешься ты, чтобы можно было сводить концы с концами.
– Да, да! – отвечает Тодор и быстро меняет тему разговора.
VII
Только сейчас Тодору стало все ясно. Только сейчас он увидел, как далеко зашла опека Ильи, и впал в отчаяние.
Его опекун не ограничится лавкой, он перенесет свой надзор на дом, на семью. Будет приказывать ему, что есть, а жене, что носить. И пусть бы он был ему тестем, дядей или каким-нибудь другим родственником, ну, что поделаешь, пришлось бы терпеть, но ведь он ему не родственник, вообще – никто. Почему же он должен терпеть? Что делать ему, грешному, куда деваться? Прогнать его нельзя, все равно назад придет, а терпеть тоже нельзя.
Наконец он придумал и однажды сказал как бы мимоходом:
– А что, господин Джурджевич, если бы я перенес свою лавку, ну, скажем, на Дорчол или к «Славии», вы бы и туда так же регулярно приходили?
– Не смей и думать об этом!
– Я не думаю об этом, я только спрашиваю.
– Я привык к этому месту и не тронусь отсюда никуда, – решительно ответил Илья.
И вот после этого ответа ради счастья в будущем браке Тодор решился на большой шаг. Он передал сбою лавку другому на очень выгодных условиях и, только закончив все дела по передаче, сообщил об этом Илье.
У того на глазах выступили слезы.
– Ты почему это делаешь? – спросил он с грустью.
– Да так, я взял лавку у «Славии»; для меня там удобней.
Господин Джурджевич глубоко вздохнул и после долгих размышлений спросил:
1 2 3 4