И Журочка увидел… Что он увидел — описывать нечего, ибо это было описано миллионы раз. Журочка увидел перспективу сияющего многоточья ночных фонарей на реке. Увидел небо. Увидел луну и звезды. Журочка в первый раз в жизни увидел весну. И Журочка понял все.— Черт возьми! — воскликнул он, бросаясь догонять Катю. — Еще не все потеряно!— Пернатова, — пробормотал он, задыхаясь, — слушайте, Пернатова… Я… это самое… долой гигиену… К черту естественный подбор… Я… плевать хотел на это — как его… цепи очага… Я… Пернатова, я вас люблю, Пернатова!.. Хотите ли вы на мне жениться?.. И потом я хочу вас поцеловать… Можно?Так они и сделали. Поцеловались.
1927 Весельчак Почему, вспоминая о нем, я чувствую, как горло пересыхает о г злости, по животу пробегают холодные противные мурашки и появляется одно неистовое, жгучее, безудержное желание — бить.Ведь он не сделал мне ничего дурного. А вот подите!..
— Ваш папа случайно не был стекольщиком? — раздался сзади меня тусклый голос.Я оторвал взгляд от уличной сценки, которую с интересом наблюдал, и оглянулся. За мной стоял рыжеусый человек с оловянными глазами, в драповом пальто, каракулевой шляпе с лентой и больших хозяйственных калошах.— Нет, — сказал я, — мой папа не был стекольщиком, но я тем не менее не люблю дурацких затасканных как мир острот. Если я вам мешаю, так и скажите: «Вы, мол, мне мешаете смотреть, отойдите».— Не всякая пустота прозрачна! — сказал рыжеусый.И вдруг его усы задергались, оловяшки сделались совершенно круглыми, рот раскрылся, и рыжеусый затрясся от еле сдерживаемого смеха.— Знаете ли вы, — промолвил я с досадой, — что этой остротой последовательно пользовались все пошляки, начиная с царя Гороха. И я не привык…— Не беда, — возразил рыжеусый, — потерпите сорок лет, а там привыкнете.Я с отвращением отвернулся.
Через несколько дней, когда я сидел у знакомых и пил чай, в комнату вошел человек, в котором я без труда узнал рыжеусого.— А, — воскликнул хозяин, — здравствуй, Никанор.— Наше вам с кисточкой! — сказал рыжеусый, расшаркиваясь.— Познакомьтесь. Это мой старый друг, Никанор Павлович.— Очень приятно, — любезно улыбнулся я, — мы, кажется, однажды встречались.— Гора с горой, как говорится, не сходится, — сказал Никанор, — а человек с человеком… хе-хе…— Хочешь чаю, Никанор? — предложил хозяин.— Нет, спасибо, я уже отчаялся.— Он у нас первый весельчак, — нервно сказал хозяин, похлопывая Никанора по плечу. — Зубастый. Так и режет.— Ну уж и весельчак, — потупился Никанор, — так. Середка на половинку.— Ну, Никанор, ты все-таки выпей чаю. Ведь ты любишь. Вприкуску.— Вприглядку, — сказал Никанор вяло.— Ну так выпей рюмочку вина.— Бувайте здоровеньки, как говорят хохлы.Никанор налил стаканчик, щелкнул языком и выпил.— Дай боже, чтоб завтра тоже! — сказал он, вытирая усы.Я почувствовал беспричинную злобу. Мне захотелось вскрыть этого человека, как арбуз. Захотелось узнать, о чем он думает, чем живет, что делает. Захотелось узнать, есть ли у него что-нибудь там, за рыжими усами и оловянными глазами.— Скажите, — спросил я, — как вы смотрите на новый закон о браке?Никанор тоскливо заерзал на стуле и сказал:— С точки зрения трамвайного сообщения.Чтобы успокоиться, я заговорил с хозяином. Стали обсуждать достоинства и недостатки очередной выставки картин. Разговор не клеился. Фигура Никанора, уныло торчащая за столом, убивала малейшее проявление мысли.— Не скажите, — заметил хозяин, — Серобаба — художник большой силы.— Художник от слова худо, — сказал Никанор, раскрыв рыжую пасть, — xe-xte… Разрешите папиросочку, люблю, знаете ли, папиросы фабрики Чужаго…Никанор оживился и порозовел. Он почувствовал себя душой общества.— Есть такой анекдот. Приходит один человек к другому и говорит: «Чик». Это значит — честь имею кланяться. А другой ему говорит: «Пс» — прошу садиться… Хо-хо-хо… А знаете последнюю армянскую загадку?.. Зеленый, длинный, висит в гостиной и пищит?Я закрыл глаза.— Не знаете?.. Хе-хе… Ну так вот… Селедка. Зеленая, потому что покрасили, висит, потому что повесили, а в гостиной, чтоб трудней было отгадать.Открыв глаза, я увидел, что Никанор корчится от приступов здорового, жизнерадостного смеха. Хозяин был бледен.— Нет, — сказал я жестко. — Длинное и зеленое — это не селедка. Это — машинка для снимания сапог.Никанор замер с раскрытым ртом и уставился на меня.— Н-нет, — пробормотал он, — это селедка… Я знаю наверное!— Нет, машинка.— Селедка!— Машинка!— Селедка, — плачущим голосом сказал Никанор, — ей-богу же, селедка.— Машинка! — промолвил я ледяным тоном.— Но почему же? Почему?— Так. Машинка.Никанор забегал по комнате.— Почему же она зеленая? — воскликнул он, ломая руки.— Потому что покрасили.— А почему висит?— Потому что повесили.— А… это самое… в гостиной… Почему в гостиной?— Чтоб труднее было отгадать.Никанор в изнеможении опустился на стул. Его внутренний мир был разгромлен. Жизнь потеряла смысл. Усы Никанора опустились. Оловяшки потускнели.— Что такое два конца, два кольца, а посредине гвоздик? — спросил я в упор, скрежеща зубами. — Ну, говори?..— Н-н-ножницы! — простонал Никанор.— Эх ты, дурак! — сказал я с сожалением. — Не знаешь таких пустяков. Это не ножницы, а пожарная каланча. Не спрашивай меня, Никанор, причину столь странного утверждения. Тебе ее все равно не понять. Ты глуп. Ты глуп даже с точки зрения трамвайного сообщения, не говоря уже о таких необычных для тебя точках, как точка зрения театрального представления или приятного времяпрепровождения. Мозг у тебя, Никанор, отсутствует совершенно. У тебя нет мозга, даже фабрики Чужаго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42