Я думаю, Алеша этого не делал из-за спинки: другого стула с такой спинкой не было во всем городе. — Наверху ваши кандидатуры согласованы, — как бы между прочим сообщил Алеша и показал большим пальцем на потолок. Мы поняли, что значит «наверху»: как раз над нами был кабинет Колесникова — первого секретаря горкома партии. Алеша повернулся к военкому, спросил: — Заявления нужны сейчас?
Прежде чем ответить, военком посмотрел на нас.
— Важно согласие. Заявления напишут после экзаменов. Оценки играют не последнюю роль. Кандидаты должны иметь только отличные и хорошие оценки.
— На этот счет будьте спокойны, — сказал Алеша.
Мы не смотрели друг на друга. Как все мальчишки, мы были самого высокого мнения о своих способностях и о себе. Мы были самолюбивы и дерзки. И вдруг оказалось — имели на это право. Алеша назвал нас «лучшими из лучших», в нас нуждались партия и государство. Даже мы, привыкшие к похвалам, такого не ожидали. Военком тихо переговаривался с Алешей, и я не слышал слов. Я вообще ничего не слышал. Мне еще никогда не приходилось принимать такое важное решение. Что-то скажет теперь Инкин отец? А что скажут мама, сестры, Сергей? Но больше всего я думал об Инке и ее отце. Конечно, «думал» — не то слово: просто их лица чаще мелькали у меня в голове.
— Ждем, — сказал Алеша. — Решайте.
Мы молчали, готовые согласиться, смутно догадываясь, насколько серьезно то, чего требовали от нас, как изменится все наше будущее после короткого слова «да» и сколько беспокойства войдет в нашу жизнь.
— Предположим, я скажу «да». Приду домой, а мои папа и мама скажут «нет»?.. — Это сказал Сашка. Он начал говорить сидя, но потом, взглянув на военкома, встал и загородил солнце.
— Кригер, тебе же восемнадцать лет. Вспомни, как в твои годы уходили комсомольцы на фронт. Напомни об этом своим родителям, — сказал Алеша.
Напоминать об этом Сашкиным родителям не имело смысла: они никогда не были комсомольцами и ни на какую войну не уходили. Алеша это знал не хуже Сашки. Поэтому Алеша добавил:
— Какой же ты комсомолец, если не сумеешь убедить родителей?
— Я говорю «да», — сказал Сашка. — А моих родителей мы будем убеждать вместе. — Сашка сел, как будто согнулся пополам, и полоса солнца легла на его колени.
По Сашкиному тону я понял: в согласии родителей он по-прежнему сильно сомневался. Я тоже сомневался: не в своей маме, а в Сашкиных родителях. В своей маме я был уверен. Поэтому, когда Алеша посмотрел на меня, я сказал:
— Согласен.
— Понятно. — Алеша нагнулся к военкому, сказал: — Это Белов, Надежды Александровны сын. — Военком закивал головой и посмотрел на меня. — Твое слово, Аникин, — сказал Алеша.
Витька покраснел, и на лбу у него выступили капли пота.
— Я тоже согласен, — сказал Витька.
— Сколько платят лейтенанту? — Это спросил Павел Баулин. У него был сипловатый бас, и говорил он, сильно растягивая слова. Павел сидел, откинувшись на спинку дивана. Тяжелая рука его свободно лежала на валике: в такой же расслабленной позе, раскинув ноги, он обычно отдыхал в своем углу на ринге.
Алеша приподнял плечи и чуть развел над столом руки: жест достаточно откровенный. Но Павел смотрел не на Алешу, а на военкома.
Прежде чем ответить, военком встал.
— В армии денежное довольствие начисляется не по званию, а по должности, — сказал он. — Вас после окончания училищ назначат на должность командиров взводов…
— Это неважно. Какое жалованье у командира взвода? — спросил Баулин.
— Шестьсот двадцать пять рублей, — ответил военком. — А перебивать старших в армии не положено.
— Подходяще! — Павел посмотрел на Алешу. — Запиши: я согласен.
— Повестка дня, как говорится, исчерпана, — сказал Алеша и поднялся. Мы тоже встали. — Заявления принесете в горком сразу после экзаменов. Между прочим, я тоже иду в военное училище…
Как опытный агитатор, Алеша приберег свое сообщение под конец. Он ждал от нас радости, и мы действительно обрадовались. Мы привыкли к Алеше и были уверены, что с ним не пропадем.
3
Из горкома Витька и Сашка ушли на пляж, где их ждали Катя и Женя. А мне надо было зайти за Инкой в школу: у нее был письменный экзамен.
В школе ее, конечно, не оказалось. На спортивной площадке в углу широкого двора мальчишки играли в волейбол. Я подошел к девочке из Инкиного класса.
— Ты не видела Инку? — Девочка стояла на краю площадки и смотрела игру.
— Видела, — сказала она и даже не повернула ко мне головы.
— Когда?
— Ну, полчаса, час — не помню…
— Куда она делась?
— Пошла в горком комсомола.
С Инкой всегда так: договоришься встретиться в одном месте, а ее понесет в другое. Я обозлился:
— Почему ты сразу не сказала?
— А почему ты сразу не спросил?
Мальчики слева играли лучше. Погашенный мяч ударился о землю на правой стороне площадки. Девочка резко повернулась ко мне.
— Что ты пристал? — спросила она. — У меня только и забот что караулить Инку!
Ну что было спрашивать с этой отягощенной заботами девчонки?
— Не волнуйся, они все равно проиграют, — сказал я и пошел к воротам. Мне так нужна была Инка. Мне так необходимо было рассказать ей, зачем меня вызывали в горком. Но снова идти в горком не имело смысла: ее наверняка там давно не было.
Я постоял на улице. Бархатно-черные тени акаций резко отделялись от выбеленной солнцем мостовой. На другой стороне тянулась низкая ограда порта. За пологой кромкой берега неподвижно переливалось море. И на желтом песке чернели просмоленные борта парусно-моторных баркасов.
Все еще не зная, куда идти, я пошел по улице. Инка догнала меня на углу и, часто дыша, забросала словами:
— Я уже все знаю… Я так бежала, так бежала!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11