Столь же мало внимания отец Григорий уделял всевозможным заговорам, замышляемым против него в кабинете Хвостова. Эти, задуманные министерством и поддерживаемые всей полицией, планы не беспокоили старца. Это не значит, что он ничего не подозревал о подготавливаемых в тайне страшных замыслах; он прекрасно знал о переодетых агентах, которые должны были задушить его в машине, о подкупах и бутылках с ядом, потому что его ежедневная охрана находилась с ним в таких хороших отношениях, что умелыми намеками старалась предупредить его о серьезной опасности.
Несмотря на хорошую осведомленность, Распутину казалось, что не стоит серьезно заниматься всем этим, так как он знал о взаимной ненависти, зависти и подлости министров, их помощников, начальников полиции и жандармерии, и это позволяло ему сохранять спокойствие. С чувством превосходства он доверялся врагам, правильно предполагая, что те скорее свернут друг другу шеи, чем осмелятся дотронуться до него.
Когда однажды, задыхаясь от возбуждения, у него появился помощник министра Белецкий и, нервно поигрывая золотой цепочкой от часов, подробно изложил «грязный план убийства», составленный Хвостовым, Григорий Ефимович от души расхохотался, борода его развевалась, как знамя победы. Такой конец он предусмотрел! А когда Белецкий, выдав Ржевского, опорочил своего начальника, а тот в свою очередь отправил своего помощника в Иркутск, наступил один из самых радостных моментов за время многолетнего господства Распутина в России. С ядовитым сарказмом он мог теперь констатировать, что во внезапной пертурбации государственного аппарата, всего отлаженного механизма шпионажа повинны низменные чувства чиновников и что все коварные замыслы провалились благодаря чрезмерной сложности, возникающей из обоюдного недоверия и подлости всех участников, а сам он даже пальцем не пошевелил.
Попивая чай в уютной компании Муни Головиной, ее матери и молодого князя Феликса Юсупова в салоне Головиной на Зимней канавке, он удовлетворенно заметил, что именно этим интригам и замыслам его врагов противостоит воля Божия, потому что Всевышний хранит его на благо государя и радость верных почитательниц.
Мария Евгеньевна Головина и ее мать сидели робко, почтительно глядя на старца, с пылающими щеками, с восторгом внимая его речам. Когда он к ним обращался, мать и дочь смотрели с восторженным обожанием. В чистой, по-детски доверчивой душе Муни не было и тени сомнения в том, что «святой отец» есть само олицетворение Спасителя, а старая Головина тонким материнским чутьем угадывала и разделяла веру безумно любимой дочери. О чем бы «отец Григорий» ни говорил, обе женщины старались не пропустить ни слова: ведь они твердо верили, что его устами говорит сам Бог.
О чем бы ни говорил Распутин, о светских ли делах или злобных интригах отстраненных министров, во всем эти женщины видели знак Небес. И то обстоятельство, что все удары по старцу окончились провалом, что злой Хвостов в конце концов попался в собственный капкан, являлось для них новым доказательством того, как охраняло Провидение Григория от его врагов.
Изредка Муня Головина отводила от старца восторженные глаза, чтобы как бы мимолетно взглянуть на князя Юсупова. Тогда старая госпожа Головина тоже смотрела на Феликса, как будто чувствуя и угадывая мысли дочери. Муня давно с болью поняла, что князь Феликс, к которому она испытывает нежную и чистую симпатию, не разделяет ее чувств к Григорию Ефимовичу. Неоднократно она пыталась поближе познакомить обоих мужчин, это-то намерение и было истинным поводом для приглашения князя на послеобеденный чай. Но Феликс и в этот раз, как и раньше, слушал речи старца с вынужденно вежливым вниманием, и Муня с матерью читали на его лице равнодушие, даже плохо скрываемое отвращение.
Это очень волновало обеих женщин, тем более, что отец Григорий сам выказывал к князю Юсупову искреннее, прямо-таки отеческое расположение. С того времени, как Распутин впервые встретил этого красивого молодого человека в салоне Головиной, он все более проникался к нему симпатией и неоднократно пытался завязать с ним более тесную дружбу. Хотя князю было уже под тридцать, во всем его облике было что-то мальчишеское. Он был среднего роста и очень хрупкого телосложения, гладко выбритое удлиненное лицо было бледно, под глазами темные круги. Царица как-то удачно после одного из визитов сказала, что Феликс выглядит, «как паж».
Манеры князя полностью соответствовали его внешнему облику. В нем была нежная, почти застенчивая кротость, с самого начала просто очаровавшая старца. Увидев его впервые, Григорий Ефимович подошел к нему и с искренней сердечностью заключил в объятия. В течение всей встречи отец Григорий старался говорить князю добрые, теплые слова. Своим природным чутьем он сразу же почувствовал симпатию Муни к Феликсу: при прощании он позволил молодым людям обменяться ласковыми взглядами и, повернувшись к князю, сказал ему отеческим тоном:
— Слушай ее, и она станет твоей духовной женой. Она рассказывала мне о тебе много хорошего, теперь я и сам вижу, что вы подходите друг другу!
И позднее добрый отец Григорий часто говорил с Муней о ее чистой любви к Феликсу, к «маленькому другу», как старец стал называть князя. Но этот «маленький друг», к величайшему сожалению Муни и ее матери, никогда не питал симпатии к Распутину. Уже при первой встрече его глубочайшим образом возмутило, что этот грязный мужик подошел к взволнованным, благоговеющим женщинам, без малейшего смущения обнял Муню и ее мать и поцеловал их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142