И мы располагаем двумя подлинными описаниями кутежей старца из уст таких «послушниц», благодаря которым перед нами предстает удивительный образ «танцующего старца».
В Москве Елена Дьянумова была допущена сопровождать Распутина на подобную гулянку.
«Телефонный звонок, — рассказывает она, — я слышу знакомый певучий голос: „Доброе утро, Франтик, здравствуй, моя милая! Я приехал к вам в Москву и говорю как раз с вокзала. Оттуда я поеду к Решетниковым, приходи тоже туда к завтраку! Я хочу видеть тебя, я соскучился по тебе!“
Разумеется, я очень хотела снова встретиться с Распутиным. Госпожа Решетникова почитала всех церковных знаменитостей, и кто бы из них ни находился в Москве, обязательно останавливался у нее; помимо Распутина, она восхищалась еще Иоанном Кронштадтским, Илиодором и Варнавой.
Около часа дня я уже появилась в ее квартире. У двери меня встретил монах, и в прихожей уже сидели две одетые в черное монашенки. Я попросила, чтобы Распутину доложили о моем приходе, но тут он сам появился в дверях и начал, как обычно, обнимать меня и целовать. Он плохо выглядел, его лицо вытянулось и осунулось, и было изборождено глубокими морщинами, но глаза не изменились и смотрели на меня так же проницательно, как и раньше.
Он провел меня в комнату, обставленную старой, громоздкой мебелью. Вместе со мной вошел еще один монах, позднее я узнала, что это был Варнава. Он перекрестил меня, спросил, как меня зовут, и затем заметил:
— Твое имя Елена? Значит, недавно у тебя были именины! Пожертвуй что-нибудь для моей церкви, ковер или что-нибудь вроде этого!
Распутин неодобрительно прислушивался к этому разговору и неожиданно воскликнул:
— Франтик, пойдем со мной в столовую, нас там ждут!
Мы пошли в соседнюю комнату, где за столом сидела старая дама, приблизительно восьмидесяти лет, в окружении других дам такого же возраста. Я села рядом с одной из них, сестрой Варнавы, напротив меня сидел молодой офицер, грузин, откомандированный сюда для наблюдения за Распутиным. Рядом с Варнавой сидела молодая купчиха с огромными бриллиантами в ушах; она то и дело влюбленно поглядывала на него и громко смеялась его шуткам. Сам Распутин молчал, тогда как Варнава беспрестанно говорил.
Только в конце завтрака Распутин повернулся ко мне и заявил:
— К ужину я приду к тебе и приведу вон того! — При этом он указал на офицера.
Дамы запротестовали:
— Батюшка, Григорий Ефимович, ты словно солнце в облаках! Едва появляешься, как тут же опять исчезаешь! Мы тебя еще как следует и не видели!
— Нет, — возразил Распутин, — я потом вернусь к вам! А теперь мне нужно к моему Франтику!
— Стоит ему только показать красивую женщину, — мрачно заявил Варнава, — и больше его уже не увидишь! — Эти слова вызвали у Распутина сильное недовольство, он смерил Варнаву недобрым взглядом. В прихожей Григорий Ефимович сказал мне:
— Ты слышала замечание Варнавы? Он завидует мне! Я не люблю эту хитрую лису.
Быстро, как только могла, я поспешила домой, у Елисеева купила различные продукты и мадеру, в ресторане заказала рыбные блюда, позвонила некоторым моим знакомым и спросила, не хотят ли они видеть Распутина.
Около семи часов вечера Григорий Ефимович действительно пришел ко мне вместе с адъютантом. Он был очень весел, его разговор, как обычно, перепрыгивал с одной темы на другую и часто соскальзывал к почти непонятным намекам. Он пристально посмотрел на всех, и взгляд его, казалось, проникал насквозь. Особенно пронизывающе он оглядел Варнаву и при этом сказал мне:
— У тебя хорошо, здесь отдыхает моя душа! У тебя нет никаких задних мыслей, и за это я люблю тебя. А этот, ты слышала? Он не любит меня, ах, как мало он меня любит!
В течение некоторого времени его взгляд был прикован к господину Е. и его жене. Этот господин Е. был когда-то помолвлен со мной, но об этом никто не знал; потом мы оба обзавелись семьями и чувствовали себя в браке очень счастливо. Тем не менее, Распутин неожиданно заявил мне, указывая на господина Е.:
— Когда-то вы любили друг друга, но из этого ничего не вышло. Но так и лучше, вы не подходите друг другу, а его теперешняя жена как раз для него.
Я была поражена таким удивительным замечанием, так как едва ли было возможно, чтобы он знал о моей прежней помолвке, о которой мы сами больше и не вспоминали.
После еды Распутин сразу же потребовал, чтобы я привезла цыган, и не хотел слушать никаких возражений. Господин Е., заметивший мое неловкое положение, предложил, чтобы мы сами поехали к цыганам, с чем Распутин охотно согласился. Вскоре наше общество отправилось к „Яру“.
Там Распутина мгновенно узнали, и так как опасались скандала, какой уже однажды имел место, сообщили губернатору, пославшему в ресторан двух чиновников. Они появились очень скоро, вошли в наш зал и попросили разрешения присутствовать там, чтобы охранять Распутина от возможного нападения; вскоре после этого с той же целью появилось несколько полицейских, переодетых в штатское.
Тем временем начал выступление цыганский хор с известной певицей Настей Поляковой. Распутин тут же почувствовал себя вольно, заказал фрукты, кофе, печенье и шампанское.
Распутин мог выпить невероятно много. Любой другой через несколько минут свалился бы на пол без сознания, но у него только ярче заблестели глаза, лицо стало бледнее, а морщины глубже.
— Ну, — закричал он, — начинайте петь, ребята!
За ширмой, стоявшей в нашем зале, зазвучали две гитары и послышалось пение цыган. Распутин сидел молча и слушал, опустив голову.
— Настя, — наконец сказал он, — ты поешь так прекрасно, что за душу берешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142