- Они нашли меня! Окружают!..
И огляделся вокруг, как бы прикидывая, через какой выход удирать, потом его взгляд снова остановился на мне. На миг глаза его затуманились грустью и сожалением, и он пробормотал:
- Так наверняка будет лучше. Прощай, Эмма.
Когда он поворачивался к открытой двери, я вскричала: "Нет!" - и попыталась удержать его за ноги, но безуспешно. Я свалилась на пол, он выскочил наружу. Словно высветленная вспышкой судьбы, на глаза мне попалась лежавшая на матрасе двустволка лесника. Схватив ее, я поднялась и бросилась за ним вдогонку.
Перебираясь через дюну, он поскользнулся, и дистанция между нами сократилась. Спускаясь к нему, я кричала: "Нет! Венсан, умоляю тебя!.. Остановись!" - и растрепавшиеся волосы лезли мне в глаза. Он не остановился, даже не оглянулся. Я нажала на один из спусковых крючков. Не помню, чтобы я хотела этого. Я потеряла равновесие, - то ли запуталась в полурасстегнутом платье, то ли оступилась на своих шпильках, - и заряд ушел куда-то в сторону багрового солнца. Я впервые держала в руках ружье. Звук выстрела поднял в воздух с побережья тучу чаек и поразил меня не меньше, чем Венсана.
Теперь он стоял и молча смотрел на меня расширившимися глазами. Подходя все ближе и ближе, я молила его:
- Ты не можешь вот так бросить меня! После того, что я тебе рассказала! Это невозможно, понимаешь?
Над дюнами уже явственно разносился лай собак: он шел из соснового бора в глубине полуострова.
Не сводя с меня глаз, Венсан начал шаг за шагом пятиться по направлению к желтым скалам. С дрожью в голосе он крикнул мне:
- Они поймают меня, разве ты не видишь? Ты же отдаешь меня им в руки, малохольная!
Он пятился все быстрее, отчаянно размахивая перед собой руками, чтобы я отвернула ружье. Я прочла в его взгляде бешеное желание, чтобы я исчезла, чтобы меня никогда не существовало, и тогда нажала на второй спуск. Сквозь застилавшую глаза пелену слез я увидела, как выстрелом его отбросило назад, на груди расползлось кровавое пятно и он рухнул навзничь, раскинув руки крестом на песке.
Объятая ужасом, с ружьем в руках я окаменела. Вокруг внезапно воцарилась тишина. Не слышно было ни собачьего лая, ни криков чаек. Я не улавливала даже собственного дыхания.

ЭММА (10)
Не знаю, сколько длилось это небытие. Когда у меня достало сил, я отвернулась от содеянного, бегом вернулась к фургону, забралась в кабину и была такова.
Вот как все произошло. То, что я наговорила тогда - и жандармам, и унтер-офицеру Котиньяку, - ничего не стоит. Верно одно: я не знала - и не знаю до сих пор, - зачем стреляла. Может быть, чтобы не пришлось стреляться самой.
Продолжение вам известно лучше, чем мне, а то, что стало со мной, никому не интересно, но я считаю своим долгом ответить на все ваши вопросы, хотя последний из них, признаться, показался мне оскорбительным. На протяжении тех двух дней, что мы колесили по дорогам, Венсан ни словом не обмолвился ни о наследстве, ни о завещании - иначе у меня бы наверняка что-то отложилось в памяти. Единственным достоянием, которым он обладал помимо обаяния, оказавшегося для нас обоих роковым, было плоское золотое кольцо на левой руке - вы еще удивились, как это я его не заметила.
Я его заметила, причем с самого начала, как только он зажал мне ладонью рот. Потом я даже заговорила о нем с Венсаном: мне было удивительно, что оно оставалось у него все годы заключения. Отвечу его собственными словами: это обручальное кольцо его деда, а подарила его Венсану бабушка, чтобы не чувствовать себя вдовой. Забрать это кольцо у Венсана можно было не иначе как отрезав ему палец.

БЕЛИНДА (1)
Дело было в августе. Мне тогда шел двадцать четвертый год. А родилась я в сентябре - то ли 28-го, то ли 29-го, кто его знает. Меня ведь нашли в пляжном сарайчике, куда матрасы и шезлонги убирают. Мать, мертвая, лежала рядом. В одиночку меня рожала. И вопила я, малютка, "уа-уа", пока из сил не выбилась. Короче, в протоколе не долго думая записали: "28-е или 29-е". Мое имя всего два раза в жизни появлялось в газетах - тогда был первый.
За двадцать четыре года я, сама невинность, не дала повода говорить о себе. А когда прославилась во второй раз, то работала уже в борделе - но в каком! Первосортном, оч-чень популярном. Букеты в вазах - по 20 франков каждый. Ванные - у каждой своя - бирюзовой плиткой отделаны, а краны - из серебра! Постелька - пальчики оближешь! С балдахином и пологом, от досужего глаза со всех сторон прикрыта - для романтики и от комаров. Балкон - у меня, например, с видом на океан… И назывался бордель - "Червонная дама". Понятно, о каком говорю, а кому нет, тот вообще нулевка.
Я золотце высшей пробы: трудолюбивая как пчелка, а уж сладка - ну что тебе мед. Одно время, пока я в Париже жила, брала даже уроки французского - чтобы говорить покрасивше. Три недели дурью маялась по милости своего голубка, а такой он был пройдоха и пролаза, что мог запудрить мозги кому угодно, не то что невинной девочке, которая не знала, куда себя девать в сутолоке вокзала Монпарнас. Ну да, познакомилась я с ним именно там, когда приехала в Париж из Бретани. Сама-то я не бретонка: родной сарай с матрасами был у меня в Ницце. В Перро-Гирек я махнула повидать одну свою подружку по приюту: она там промышляла собой и хотела и меня пристроить. Имя у нее было Жюстина, кличка - Дездемона, а я звала ее Демона, потому что она была моей страстью. Благодаря ей я впервые словила кайф - у нас в спальне, в воскресенье днем. Мы с Демоной совсем разные: я высокая, худая, она маленькая, толстая, вдобавок еще и простушка, на все уступки клиентам готова. Обсудив с ней все дела и прощупав ее сводника после нашей прогулки по Перро-Гиреку, когда он пробовал зафрахтовать и меня, я поняла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18