— крикнул мальтиец Грегор, и его люди, знавшие, что в случае, если приказы выполняются с задержкой, их ждет суровое наказание, моментально отступили назад.
Один из наемников, охваченный жаждой крови, приготовился нанести смертельный удар по упавшему Хакону, но Грегор ударил его в лицо древком пики и заорал:
— Я сказал — хватит! Что за удовольствие резать свиней? И потом, — тут он повернулся к рослому наемнику, стоявшему рядом с ним, — нам следует учитывать пожелания нашего клиента.
Генрих фон Золинген не принимал участия в схватке, хотя и стоял с обнаженным мечом. У него по-прежнему болела голова, словно тысяча молотов била по ней, как по наковальне, а в глазах все двоилось. Ему казалось, что его вот-вот вырвет, — это с ним постоянно случалось в течение всего дня. Он не мог вспомнить, когда ел в последний раз, и сомневался, сможет ли вообще когда-нибудь есть. Когда все выжидательно повернулись к нему, предоставляя нанести своим врагам смертельные удары, он посмотрел на плавающие вокруг два десятка лиц, на извивающиеся на земле змееобразные тела, и не нашел в себе сил поднять меч. Он закрыл глаза, пытаясь обрести равновесие, — и пошатнулся. Ему показалось, будто где-то вдалеке четырежды ударил колокол, а потом послышались радостные крики.
— Который час? — Распухший язык едва ворочался во рту.
— Четыре склянки, — ответил кто-то. — Караваны готовятся отплыть с отливом.
Караван. Корабль архиепископа. Генрих знал, что ему необходимо там оказаться. Он сделал один шаг в сторону гавани и остановился. Кто-то о чем-то его спросил. Перед ним возникло два лоснящихся жирных лица.
— Какой конец ты им предназначил? — улыбнулся ему мальтиец Грегор. — Тебе выбирать.
Да, конечно, противники. Он снова сумел обезопасить своего господина. Этого пса подвесили на виселице, а он все равно остался жить, чтобы досаждать им. Возмутительно, что ему удалось избежать справедливого наказания! Его следовало бы вернуть в объятия железной клетки — это послужит уроком для всех… для всех псов.
Но у Генриха не было времени. Четыре склянки. Шум в гавани становится все сильнее. Корабли отплывают.
— Повесьте их, — пробормотал он, а потом повторил уже более внятно: — Повесьте их, как собак.
Баварец смотрел, как двух обеспамятевших людей ставят под перекладиной. Руки им связали, на шею накинули петли. Четверо взялись за веревку великана, трое — за веревку француза. Обоих подтянули так, что они могли касаться земли, только встав на цыпочки. Грегор дал своим людям знак, веревку подтянули еще сильнее. Жан и Хакон были подняты над землей.
При виде извивающихся и раскачивающихся тел Генриха снова замутило. Его вырвало, во рту стало горько от желчи. Он понял, что сможет продержаться на ногах очень недолго.
Четыре склянки. Гавань. Генрих фон Золинген повернулся и зашагал прочь.
Грегор проводил его взглядом и громко крикнул:
— Прощай, Ген, старый товарищ! Рад был оказать услугу. Увидимся… — и, повернувшись к своим людям, тихо добавил: — в аду.
Дергаясь в воздухе, испытывая нестерпимую боль во всем теле и не теряя сознания, Жан умирал — и, умирая, видел, как враг уходит: уходит медленно, переставляя ноги одну за другой, словно каждое движение требует от него отдельного усилия. Голову Жана срывали с плеч. Он представил себе, как его шея вытягивается, растет, становясь идеальной мишенью для удара меча. Его кишки забурчали и опорожнились. Он больше не контролировал себя. Не осталось ничего, что принадлежало бы ему. Все его тело опустошалось, выливая его жизнь на мостовую переулка. И вдруг, где-то в далеком ином мире, по другую сторону агонии, появились два глаза — громадные черные озера. И он поплыл прямо к ним. Кто-то отворил за ними дверь, затопив их бесконечно ярким сиянием, в котором, однако, остались крошечные островки темноты. Извивающиеся спирали увеличились, и из них составились два тела: Лизетта и Ариэль. Они улыбались и махали ему руками, призывая туда, где не будет больше страданий. Боль начала отступать, когда человек, которого Жан уже не мог вспомнить, сделал мучительно трудный шаг за угол и начал скрываться за ним. А сам Жан в это мгновение набрал скорость и теперь уже стремительно несся к свету.
Единственное, что его тревожило: позади его жены и дочери росла рука, вздымавшаяся над ними. На этой руке было шесть пальцев, и когда тот человек, его враг, наконец свернул за угол и исчез, то шестой палец, чуть искривленный, согнулся, охватывая его любимых сокрушительными объятиями.
А потом Жан полетел вниз, упав с огромной высоты обратно в мучительную боль. И за секунду до того, как он лишился сознания, резкий голос крикнул:
— Полегче, мерзавцы! Товар испортите!
* * *
Луи Сен-Марк де Лавальер, капитан «Персея», корабля его величества, прижимал раздушенный платок к своему удивительно крупному и очень чуткому носу, безуспешно пытаясь рассеять окружающую его вонь. Так было всегда, когда он возвращался на галеру. Должно было пройти несколько дней, а порой и недель, прежде чем он снова привыкал к тошнотворной смеси запахов дерьма, мочи и пота, которыми разило от расположенных внизу скамей гребцов. Он мог утешаться тем, что для начала его ждало недолгое плавание: в соответствии с полученным в последний момент приказом его корабль должен был отправиться в Валетту и там предложить рыцарям-иоаннитам крупную сумму в золоте, заставив их отказаться от своей преданности императору. Он не вдумывался в смысл своего поручения, ведь он же слуга его величества! По правде говоря, он даже радовался небольшому отдыху перед началом сражений, когда ему снова придется сопровождать караваны по Средиземному морю, неделями не заходя ни в один порт и не имея возможности вести жизнь, подобающую человеку цивилизованному.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145