), Хакона и Джанука, даже та любовь, которую он нашел с Бекк, — все это теперь представлялось ему отходом от его истинной цели.
«Мне не следовало втягивать других, — думал он. — Мне следовало отправиться за Чибо одному. Зачем я позволил этим людям присоединяться ко мне? Зачем стал их предводителем? Это было трусостью. Нет, хуже: это было предательством. Я предал ту единственную вещь, которую нашел истинной и живой в мире лжи и смерти».
Не слыша ничего, кроме отдаленных раскатов грома и ровного стука капель, стекавших с грубо отесанных стен, Жан не замечал хода времени. На стене за дверью его камеры горел факел, бросая неровные блики света сквозь решетку, вставленную в маленькое окошко двери. Однако Жан уже успел увидеть все, что ему было нужно. Он давно убедился в том, что камеры смертников не нуждаются в подробном осмотре. Каждая новая оказывалась подобием предыдущей.
Он был уверен, что не засыпал, однако пришедший к нему Мейкпис сообщил, что уже почти полдень.
— Ты словно осиное гнездо разорил, друг мой, это точно. — Мейкпис велел охранникам уйти, распустил путы, связывавшие Жана, и достал немного заплесневелых сухарей и затхлой воды. Пока Жан ел и пил, Мейкпис продолжал: — За всю осаду я не видел их такими воодушевленными. Псалмы, выкрики, видения. Его Дуралейство убедил всех в том, что это — знак освобождения, и ее, и его.
Жан продолжал молча жевать. Мейкпис сел рядом с ним на корточки и вытащил из кармана куртки немного вяленого мяса.
— Моя последняя крысятина. — Он яростно в нее вгрызся. — Теперь такое уже ни за какие деньги не раздобыть. Раз даже крысы закончились, то время этого города почти истекло, несмотря на все их осанны и тому подобное. И значит, я отсюда ухожу. Наверное, этой ночью.
Секунду он энергично жевал, глядя на Жана, потом выплюнул остатки хрящей. И наконец сказал:
— Слушай, ты должен сказать мне правду, Ромбо. Я в нашей профессии видел самые странные сувениры. Помню того фламандца… Вилкенса, Джилкенса… что-то в этом роде. Он любил оставлять от каждого клиента ухо. У него был их целый мешок, и он помнил имя каждой головы, на которой оно когда-то росло. Говорил, что когда уйдет на покой, то прибьет их все к стене у себя в комнате. Но рука? Рука Анны Болейн? Ведь это же самая знаменитая рука в мире! О чем только ты думал?
Жан отложил сухарь.
— Я этого тебе объяснить не смогу. Но мне совершенно необходимо получить ее руку обратно. Ты мне поможешь?
Мейкпис присвистнул сквозь зубы:
— Хотелось бы мне, дружище. Братство меча и все такое прочее. Но я достаточно рискую уже тем, что просто с тобой здесь разговариваю. Знаешь, каковы тираны. Им кажется, что все плетут заговоры против них. Я собираюсь затаиться и сегодня же сбежать. Смотри! — Он задрал свою поношенную рубаху. Под ней оказался кожаный жилет, обшитый золотыми монетами. — Самые дорогие доспехи в моей жизни! — Он рассмеялся. — Двести шесть золотых талеров. На это можно будет купить славную маленькую таверну в Саутарке. Так что — извини и все такое прочее, но я рискую потерять слишком многое. Понимаешь?
Жан кивнул. Ему все равно лучше быть одному.
— Расскажи хотя бы, что он затевает, этот твой царь.
— Это можно. — Англичанин заправил рубаху в брюки. — Он собирается устроить какой-то обряд, чтобы вернуть жизнь костям Анны, ну, чтобы воскресить ее из мертвых. И она, вооружившись огненным мечом, прольет огонь и серу на своих врагов и приблизит Армагеддон. — Он улыбнулся. — Видишь? Я пробыл здесь слишком долго. Усвоил их выражения.
— И когда это произойдет?
— В полночь, конечно. Самое подходящее время для вызова мертвых, так ему сказали астрологи.
— А что я? Мне в этом действе назначена какая-то роль?
Впервые Мейкпис смутился.
— Ну… да. — Он почесал себе подбородок. — Он очень большой приверженец Ветхого Завета, наш царь Ян. Для него твоя казнь представляется жертвоприношением. Он не потребовал, чтобы это сделал я, за что я благодарю Бога. Хотя ты, может быть, и не поблагодаришь. Он… э-э… планирует что-то другое.
— Но это будет частью церемонии?
— По-моему, да. — Англичанин выглядел все таким же встревоженным. Он подался вперед. — Послушай, я мог бы… мог бы сказать, что ты напал на меня. Что у тебя было оружие, и я… мне пришлось… э-э… — Он вытащил из ножен кинжал. — Я избавил бы тебя от боли. А боль будет. Ты же видел, что он сделал со своей женой.
Жан размял затекшие руки, вытянул ноги. Неужели прошло всего три месяца с тех пор, как Фуггер предложил ему столь же легкий исход из другой тюрьмы — клетки виселицы? Тогда это звучало так же соблазнительно, как и сегодня. И все же, если бы он тогда согласился на то предложение, его враги уже совершили бы страшное зло, воспользовавшись рукой Анны Болейн. Его отказ по крайней мере отсрочил преступление. И это позволило ему мимолетно увидеть иную любовь, о существовании которой в этом мире он уже успел забыть.
— Спасибо, но я откажусь. Я пока дышу, и поэтому у меня осталась надежда.
— Боюсь, очень слабая.
— Она станет немного сильнее, подкрепленная этим кинжалом, что висит у тебя на поясе.
Мейкпис посмотрел вниз, на кинжал, и покачал головой:
— Он у тебя и минуты не останется. Слишком велик, видишь? — Длинный клинок блеснул в свете факела. — Но… не знаю. — Он запустил руку себе под куртку, за спину. — Может быть, тебе все-таки удастся припрятать вот этот. Если мы хорошенько подумаем.
На его ладони оказался тонкий кусок темного металла длиной от основания пальцев до середины запястья.
— Ты когда-нибудь видел такое? Называется пистоль. В честь города Пистойя — слышал? Недалеко от Флоренции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145