Для этих мальчишек, которых следовало попросту высечь, опиум был едва ли не столь же вреден, сколько алкоголь для пьяницы, который всякий день бывает пьян. И безусловно правильно было запретить снадобье, злоупотребление которым могло представлять опасность. Точно так же, как следовало бы запретить другое снадобье, еще более опасное, – алкоголь.
– Более опасное?
– Ну да, черт возьми! В десять раз более опасное! Посмотрите на Мандариншу, которая сейчас докуривает свою сороковую трубку: полагаете ли вы, что она была бы так же спокойна, выпив сорок небольших стаканов самой безобидной анисовки?
Л'Эстисак, одобрительно кивавший головой, резюмировал:
– И разве вы полагаете, что общество молодой женщины, мертвецки пьяной, могло бы быть столь же приятным, как общество нашей хозяйки, которая тоже пьяна, но, если можно так выразиться, пьяна заживо?
Продолжая курить, Мандаринша сделала иголкой небольшое движение в знак благодарности.
Серые клубы опиума медленно заволакивали циновки, лежащие на полу. Над ними голубые спирали дыма от папирос, закуренных тремя офицерами, поднимались и опускались, как поднимаются и опускаются легкие облачка над густым туманом. У самого потолка безразлично вращался зонтик, который двигал теплый воздух, поднимавшийся над лампой.
В курильне царило чудесное спокойствие. Трое мужчин, которые теперь молчали, находились за пределами небольшого светлого круга, бросаемого лампой, и они исчезали в туманном полумраке. А маркиза Доре, заботясь о том, чтоб предохранить свой голос от зловредного дыма, поместилась на самом дальнем краю циновок. Мандаринша и Селия, лежавшие друг против друга, так что большая плита из зеленого мрамора приходилась против полуобнаженной груди каждой из них, только и видели что друг друга. И вскоре, позабыв о присутствии всех остальных, которые к тому же были друзьями, они начали болтать с такой же откровенностью, как будто бы они были совсем одни.
Селия первая пустилась в откровенность. И Мандаринша внимательно и серьезно слушала, одобряла, советовала, продолжая все время приготовлять свои трубки и прижимать к мундштуку из яшмы свои красивые ловкие губы, никогда не терявшие даром ни одной затяжки.
– Итак, – закончила она, когда Селия рассказала ей все, – итак, вы очень влюблены. И я боюсь, что это пройдет не так скоро. Поэтому вы должны твердо решить превозмочь это и постараться жить как можно приятнее. Скажите же мне: ваш мидшип бросил вас оттого, что он находил вас слишком… слишком примитивной? Да? Вы полагаете, что это именно так?
– Черт возьми! Он называл меня своей «дикаркой с аттестатом зрелости». Вначале это его скорее забавляло, а потом прискучило.
– Так, понимаю. Но при чем здесь «аттестат зрелости»? Неужто вы такая ученая?
– Нет, разумеется. Но… Дело в том, что я… – она колебалась мгновение, – что я была в пансионе.
Мандаринша убрала с лампочки свою трубку и поглядела на своего нового друга поверх пузатого лампового стекла:
– Хорошо! – сказала она, когда Селия спустила глаза под этим пронзительным взглядом, которому странное снадобье сообщило металлический блеск. – Хорошо!.. Но кой черт вы «дикарка» в таком случае? Мне представляется, что совсем напротив. Но это меня не касается. Послушайте, не исключена возможность того, что Пейрас вернется к вам в тот день, когда вы будете цивилизованной женщиной. И вам придется цивилизоваться.
– Вы полагаете?
– И очень скоро. Подумайте: мы никогда не были в пансионе. Нам нужно было узнать целую кучу вещей, которые вы уже знаете, и все же мы в конце концов становимся цивилизованными! И вам это будет много легче, чем нам. Послушайте! Сейчас у нас декабрь месяц. Хотите пари, что в марте, как ни плохо вы будете уметь приспособляться, из нас двоих дикаркой окажусь я?!
От четырех выкуренных трубок опиум проник во все поры и нервы Селии. И Селия, таинственным образом освободившаяся, ставшая легкой и как бы перенесшаяся в то светлое царство, где не существует земное слово «невозможно», не споря согласилась на предложение курильщицы.
– Вот вам программа, – продолжала Мандаринша, чьи быстрые пальцы продолжали проворно искать трудное дело, бегая от трубки из красной глины к серебряному горшку и длинным стальным иглам, – завтра вы возвратитесь домой и позабудете начисто о существовании Пейраса. Я хочу сказать: вы забудете, что Пейрас существует в Тулоне; вы будете предполагать, что он в отъезде; что он отплыл куда-нибудь, к Тунису или Марокко; и вы будете спокойно ждать возвращения эскадры. Кстати, есть у вас деньги?
– Немного.
– Достаточно?
– Достаточно на некоторое время. Мой прежний друг еще присылает мне деньги из Китая.
– Превосходно! Значит, все в порядке. Оттого что вы можете и не брать немедленно же нового любовника, если вам это очень неприятно.
– О нет! Я предпочла бы не делать этого.
– Правильно. И такое вдовство будет для вас не только более приятным, но вам также удастся скорее забыть его, оттого что вам не придется сравнивать. Кроме того, имея любовника, вам пришлось бы выезжать. А оставаясь одна, вы сможете сидеть дома.
– Зачем?
– Чтобы цивилизоваться!.. Тому, что вам нужно, вы научитесь не в кафе, не в Казино и не в баре. Вы будете скромненько сидеть дома. Вы будете читать, вы будете много читать. Вы любите читать?
– Так себе. Я никогда много не читала. Когда я была маленькой, мне запрещали столько книг!..
– Мы будем читать вместе. Кроме того, вы будете угощать чаем ваших друзей, которые будут навещать вас. Я сказала: «ваших друзей»; я не сказала «ваших подруг». Подле вас должно быть как можно меньше женщин, вот первый мой совет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76