Ну, думаю, теперь с бабкой надо проехать похитрей; да чтоб того… незаметно было.Идем мы, костылями звеним, воркуем, как голубь с голубкой. А все ж я вперед бабки норовлю.Смотри, мол, карга, какой я путевый; внука-то твоя как исповедуется со мной.Стала и бабка со мной про божеское затевать, а я начал ей житие преподобных рассказывать. Помню, как рассказал про Алексея божьего человека, инда захныкала.Покоробило исперва меня, да выпил дорогой косушечку, все как рукой сняло.Пришли все гуртом на постоялый двор, я и говорю бабке… что, мол, бабушка, вшей-то набирать в людской, давай снимем каморочку; я заплачу… Двохлая такая была старушонка, все время перхала.Полеглись мы кой-как на полу; я в углу, а они посередке.Ночью шарю я бабкины ноги, помню, что были в лаптях.Ощупал и тихонечко к изголовью подполз.Шушпан ее как-то выбился, сунулся я в карман и вытащил деньги-то…А она, старая, хотела повернуться, да почуяла мою руку и крикнула.Спугался я, в горле словно жженый березовый сок прокатился.Ну, думаю, услышит девка, каюк будет мне.Хвать старуху за горло и туловищем налег…Под пальцами словно морковь переломилась.Сгреб я свой узелок, да и вышел тихонечко. Вышел я в поле, только ветер шумит… Куда, думаю, бежать…Вперед пойду — по спросу урядники догадаются; назад — люди заметят… Повернул я налево и набрел через два дня на село.Шел лесом, с дороги сбился, падал на мох, рвался о пеньки и царапался о щипульник; ночью все старуха бластилась и слышалось, как эта морковь переломилась…Приковылял я за околицу, гляжу, как на выкате трактирная вывеска размалевана…Вошел, снял картуз и уселся за столик.Напротив сидел какой-то хлюст и булькал в горлышко «жулика». «Из своих», — подумал я и лукаво подмигнул.— А, Иван Яклич! — поднялся он. — Какими судьбами?..— Такими судьбами, — говорю. — Иду богу молиться.Сели мы с ним, зашушукались.— Дельце, — говорит, — у меня тут есть. Вдвоем, как пить дадим, обработаем. «Была бы только ноченька сегодня потемней».Ехидно засмеялся, ощурив гнилые, как суровикой обмазанные зубы.Сидим, пьем чай, глядим — колымага подъехала, из которой вылез в синей рубахе мужик и, привязав лошадь, поздоровался с хозяйкой.Долго сидели мы, потом мой хлюст моргнул мне, и мы, расплатившись, вышли.— К яру пойдем, — говорит он мне. — Слышал я — ночевать у стогов будет.Осторожно мы добрались до стогов и укутались в промежках…Слышим — колеса застучали, зашлепали копыта, и мужик, тпрукая, стал распрягать.Хомут ерзал, и слышно было, как скрипели гужи.Ночь и впрямь, как в песне, вышла темная-претемная.Сидим, ждем, меня нетерпенье жжет. «Не спит все», — думаю.Тут я почуял, как по щеке моей проползла рука и, ущипнув, потянула за собой. Подползли к оглоблям; он спал за задком на веретье.Я видел, как хлюст вынул из кармана чекмень и размахнулся…Но тут я увидел… я почувствовал, как шею мою сдавил аркан.Мужик встал, обежал нас кругом и затянул еще крепче.— Да, — протянул Аксютка, — как вспомнишь, кровь приливает к жилам.Карев подкладывал уже под скипевший чайник поленьев и, вынув кисет, взял Аксюткину трубку.— Что же дальше-то было?Аксютка вынул платок и отмахнул пискливого комара.— Ну и дока! — прошептал хлюст, когда тот ушел в кустарник, и стал грызть на моих руках веревку.Вытащил я левую руку, а правую-то никак не могу отвязать от ног.Принес он крючковатых тычинок, повернул хлюста спиною и начал, подвострив концы, в тело ему пихать…Заорал хлюст, а у меня, не знаю откуда, сила взялась. Выдернул я руку, аж вся шкура на веревке осталась, и откатившись, стал развязывать ноги.Покуль я развязывал, он ему штук пять вогнал.Нащупал я нож в кармане, вытащил его и покатился, как будто связанный… к нему… Только он хотел вонзить тычинку, — я размахнулся и через спину угодил, видно, в самое его сердечушко…Обрезал я на хлюсту веревки, качнул его голову, а он, бедняга, впился зубами в землю да так… и богу душу отдал.Аксютка замолчал. Глаза его как бы заволоклись дымом, а под рубахой, как голубь, клевало грудь сердце.Лунь лизала траву, дробно щелкали соловьи, и ухал филин. ГЛАВА ШЕСТАЯ На Миколин день Карев с Аксюткой ловил в озере красноперых карасей.Сняли портки и, свернув из комом, бросили в щипульник. На плече Карева висел длинный мешок. Вьюркие щуки, ударяя в стенки мешка, щекотали ему колени.— Кто-то идет, — оглянулся Аксютка, — кажись, баба, — и, бросив ручку бредня к берегу, побег за портками.Карев увидел, как по черной балке дороги с осыпающимися пестиками черемухи шла Лимпиада.Он быстро намахнул халат и побежал ей навстречу.— Какая ты сегодня нарядная…— А ты какой ненарядный, — рассмеялась она и брызнула снегом черемухи в его всклокоченные волосы.Улыбнулся своей немного грустной улыбкой и почуял, как радостно защемило сердце. Взял нежно за руку и повел показывать рыбу.— Вот и к разу попала. Растагарю костер и ухи наварю…— Во-во! — замахал весело ведром Карев и, скатывая бредень, положил конец на плечо, а другой подхватил Аксютка.— Ведь он ворища, — указала пальцем на него. — Ты небось думаешь, какой прохожий?..— Нет, — улыбнулся Карев, — я знаю.Аксютка вертел от смеха головою и рассучивал рукав.— Я пришла за тобой к празднику. Ты разве не знаешь, что сегодня в Раменках престол.— К кому ж мы пойдем?— Как к кому?.. Там у меня тетка…— Хорошо, — согласился он, — только вперед Аксютку накормить надо. Он сегодня ко мне на заре вернулся.Лимпиада развела костер и, засучив рукава, стала чистить рыбу.С губастых лещей, как гривенники, сыпалась чешуя и липла на лицо и на волосы. Соль, как песок, обкатывала жирные спины и щипала заусеницы.— Ну, теперь садись с нами к костру, — шумнул Карев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20