Дорогой он бредил о Кареве, пел песни, ругался и срывал повязку.Карев сидел с Лимпиадой у окна и смотрел, как розовый закат поджигал черную, клубившуюся дымом тучу. По дороге вдруг громко загремели бубенцы, и к крыльцу подъехали с Аксюткой.Он почуял, как сердце у него закололо шилом. Взял Аксютку, обнял и понес в хату.— Ложись, ложись, — шептал бледный как снег…Лимпиада тряслась, как осина, и рыданья кропили болью скребущую тишину.Аксютка встал и провел по губам рукой…— Поди… — глухо прошептал, поманув Карева. — Хвастал я… никого не убивал, — закашлялся он. Это я так все… выдумал…Карев прислонил к его голове мокрую тряпку.Сумерки грустно сдували последнее пламя зари, и за косогором показался, как желтая дыня месяц.На плесе шомонили вербы, и укромно шнырял ветерок.— Липа! — крикнул Аксютка, хватаясь за грудь. — Сложи мне руки… помирать хочу…Лимпиада, с красными глазами, подбежала к постели и опустилась на колени.— Крест на меня надень… — опять глухо заговорил он. — В кармане… оторвался… Мать надела.Судорожно всхлипывая, сунула в карман руку и, вынув из косы алый косник, продела в ушко креста.Аксютка горько улыбнулся, вздрогнул, протягивая свесившиеся ноги, и замер.За окошком кугукались совы.
Конец первой части. ЧАСТЬ ВТОРАЯ ГЛАВА ПЕРВАЯ Тяжба с помещиком затянулась, и на суде крестьянам отказали.— Подкупил, — говорили они, сидя по завалинкам, — как есть подкупил. Мыслимо ли — за правду в глаза наплевали! Как бог свят, подкупил.Ходили, оторвав от помела палку, огулом мерить. Шумели, спорили и глубокую-глубокую затаили обиду.На беду появился падеж на скотину.— Сибирка, — говорили бабы. — Все коровы передохнут.Стадо пригнали с луга домой; от ящура снадобьем аптешника коровам мазали языки и горла.Молчаливая боль застудила звенящим льдом на сердцах всех крестьян раны.Пошли к попу, просили с молебном кругом села пройти. Поп, не дай, четвертную ломит.— Ты, батюшка, крест с нас сымаешь! — кричали мужики. — Мы будем жаловаться ирхирею.— Хоть к митрополиту ступайте, — ругался поп. — Задаром я вам слоняться не буду.Шли с открытыми головами к церковному старосте и просили от церкви ключи. Сами порешили с пеньем и хоругвями обойти село.Староста вышел на крыльцо и, позвякивая ключами, заорал на все горло:— Я вам дам такие ключи, сволочи!.. Думаете — вас много, так с вами и сладу нет… Нет, голубчики, мы вас в дугу согнем!— Ладно, ребята, — с кроткой покорностью сказал дед Иен, — мы и без них обойдемся.Жила на краю села стогодовалая Параня, ходила, опираясь на костыль, и волочила расшибленную параличом ногу, и видела, знала она порядки дедов своих, знала — обидели кровно крестьян, но молчала и сказать не могла, немая была старуха. Знала она, где находилась копия с бумаг.Лежала тайна в груди ее, колотила стенки дряблого закоченелого тела, но, не находя себе выхода, замирала.Проиграли мужики на суде Пасик, забилась старуха головой о стенку и с пеной у рта отдала богу душу.Разговорившись после похорон Парани о старине, некоторые вспомнили, что при падеже на скотину нужно опахивать село.Вечером на сходе об опахиванье сказали во всеуслышанье и не велели выходить на улицу и заглядывать в окна.При опахиванье, по сказам стариков, первый встречный и глянувший — колдун, который и наслал болезнь на скотину.Участники обхода бросались на встречного и зарубали топорами насмерть.В полночь старостина жена позвала дочь и собрала одиннадцать девок.Девки вытащили у кого-то с погребка соху, и дочь старосты запрягла с хомутом свою мать в соху.С пением и заговорами все разделись наголо, и только жена старосты была укутана и увязана мешками.Глаза ее были закрыты, и, очерчивая на перекрестке круг, каждый раз ее спрашивали:— Видишь?— Нет, — глухо отвечала она.После обхода с сохой на селе болезнь приутихла, и все понемногу угомонились.Но однажды утром в село прибежал с проломленной головой какой-то мужик и рассказал, что его избил помещик.— Только хотел орешину сорвать, — говорил он, — как подокрался и цапнул железной тростью.Мужики, сбежавшись, заволновались.— Кровь, подлец, нашу пьет! — кричали они, выдергивая колья.На кулижку выбежал дед Иен и стал звать мужиков на расправу.— Житья нет! — кричал он. — Так теперь и терпеть все!..Собравшись ватагой с кольями, побежали на Пасик. Брань и ругань царапали притихший овраг Пасика.Помещик злобно схватил пистолет и побежал навстречу мужикам.— Моя собственность! — грозил он кулаком. — Права не имеете входить; и судом признано — моя!..— Бей его! — крикнул дед Иен. — Ишь, мошенник, как клоп нажрался нашего сока! Пали, ребята его!Он поднял булыжник и, размахнувшись, бросил в висок ему.Взмахнул руками и как подкошенный упал в овраг.— Бегим, бегим! — шумели мужики. — Кабы не увидали!По лесу зашлепал бег, и косматые ели замахали верхушками.На дне оврага, в осыпанной глине, лежал с мертвенными совиными глазами их ястреб. Руки крыльями раскинулись по траве, а голова была облеплена кровавой грязью.Филипп взял посох и пошел на Чухлинку погуторить со старостой. Он выкатился на бугор и стал спускаться к леску.Вдруг до него допрянул рассыпающийся топот и сдавленные голоса.«Лес воруют», — подумал он и побежал что силы вдогон.Топот смолк, и голоса проглотил шелест отточенных хвой.Он побежал дальше и удивился, что ни порубки, ни людей не видно.— Зря испугались, — пробасил неожиданно кто-то за его спиной. — Выходи, ребята, свой человек.Из кустов вышли с кольями мужики, и сзади, с разорванным рукавом рубахи, плелся дед Иен.— Молчи, не гуторь! — подошли все, окружив его. — Помещика укокошили. В овраге лежит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20