Одоакр слышал, что отряд прибыл, и уже ждал Флавию, усевшись на выточенный из слоновой кости трон последнего Цезаря. Повинуясь его резкому жесту, Вульфила и стражи оставили Одоакра наедине с женщиной.У подножия трона стоял наготове стул, и Одоакр предложил Флавии сесть, но Флавия Серена осталась стоять — выпрямившись во весь рост, устремив взгляд в пространство. Даже в лохмотьях, со спутанными волосами, даже в перепачканной кровью тунике, со лбом, измазанным сажей, и со впавшими от усталости щеками, — она излучала гордость и неизменную женственность. Ее красота, оскорбленная, но все равно нетронутая, производила одновременно впечатление силы и изысканности. Шея Флавии была безупречно белой, линия плеч мягкой, а руки, скрещенные на груди, не могли скрыть благородства линий. Флавия чувствовала на себе взгляд варвара, хотя и не смотрела на него, и в ней начал разгораться презрительный и бессильный гнев… но усталость, голод и недостаток сна приглушили и скрыли ее истинные чувства—Я знаю, что ты презираешь меня, — заговорил Одоакр. — Варвары, так нас называете вы, римляне, как будто вы сами лучше нас. Вы же насквозь порочны, вы продажны! Мне пришлось убить твоего мужа, потому что ничего другого он не заслуживал. Он предал меня, отказавшись от данного им слова. Я убил его в назидание, как пример другим, чтобы каждый понял — не надо обманывать Одоакра, это не останется безнаказанным! Это именно пример, чтобы любой и каждый, где угодно, понял урок и испугался его! И не воображай, что ты можешь рассчитывать на своего родича Павла; мои войска уже окружили и разбили его отряды. Но я уже по горло сыт всей этой кровью! Я вовсе не намерен причинять страдания всей этой стране. Наоборот, я хочу, чтобы она возродилась; чтобы ожили искусства, чтобы начались работы на полях, чтобы лавки ломились от товаров. Эта земля заслуживает куда большего, чем Флавий Орест и его сын-император. Эта земля достойна настоящего правителя, который сможет управлять ею, защищать ее, как муж направляет и защищает свою жену. И именно я стану таким правителем, а ты будешь моей королевой.До этого момента Флавия оставалась безмолвной и неподвижной. Но тут она не выдержала, и ее голос разрезал воздух, как лезвие ножа:— Ты сам не понимаешь, что говоришь. Я происхожу от тех, кто век от века сражался с такими, как ты, кто загонял вас назад в леса, где вы жили, словно бездушные твари… впрочем, вы именно таковы и есть. Меня тошнит от твоей вони, от твоего невежества, от твоей дикости. Я ненавижу звук твоего голоса, твой уродливый язык, похожий на собачий лай, а не на человеческую речь. Мне омерзительна твоя кожа, не выносящая солнечных лучей, мне отвратительны твои соломенные волосы, твои усы, всегда грязные и облепленные остатками пищи. Ты желаешь заключить брачный союз? Ты мечтаешь о пылких чувствах? Убей меня прямо сейчас, моя жизнь теперь — ничто для меня. Но я никогда не стану твоей женой!Одоакр стиснул зубы. Слова женщины били его, словно хлыст, раня и унижая. Он понимал, что ему нечего ждать от Флавии, кроме насмешек, и все равно испытывал безграничное восхищение… то самое, что охватило его, когда он был совсем еще молодым человеком и стал солдатом имперской армии, оно ничуть не угасло с годами, осталось прежним… Да, это было восхищение древними городами, их форумами и базиликами, их колоннами и монументами, улицами и портами, их акведуками и арками, их торжественными письменами на бронзе, банями и домами… Их виллы были так прекрасны, что казались жилищами богов, а вовсе не обычных людей. Империя была единственным местом на земле, где стоило жить.Одоакр посмотрел на Флавию и нашел ее еще более желанной, чем когда-либо прежде, даже более желанной, чем в тот день, когда он увидел ее впервые, — ей тогда было всего двадцать лет и она выходила замуж за Флавия Ореста. Тогда она показалась ему необычайно далекой, и такой же чарующей и недоступной, как звезда в небе, та самая, на которую он подолгу смотрел в детстве, высунувшись из крытой повозки своих родителей-кочевников, катившей под ночным небом посреди бескрайней равнины. А теперь Флавия полностью зависела от его милости, и он мог взять ее, когда ему вздумается, хотя бы прямо сейчас, — но он желал не этого и не сию минуту.—Ты будешь делать все, что я тебе прикажу, — сказал он. — Если, конечно, хочешь спасти своего сына. Если не хочешь, чтобы его убили на твоих глазах. А теперь, поди прочь.Вошли стражи и отвели Флавию в западное крыло дворца.Услышав за дверью мужские голоса, Амброзин прильнул к замочной скважине. И тут же позвал Ромула— Поди-ка сюда, посмотри, — сказал он. — Там твоя мать.Предостерегающим жестом прижав к губам указательный палец, Амброзин шагнул в сторону, чтобы мальчик мог заглянуть в скважину.Небольшая процессия быстро миновала то ограниченное пространство, которое можно было увидеть сквозь маленькое отверстие, но Амброзин прижал ухо к двери и подсчитывал шаги, пока не услышал звяканье: открылась и была заперта какая-то дверь неподалеку.—Двадцать четыре. Комната твоей матери — в двадцати четырех шагах от нашей, и, возможно, по другой стороне коридора. Наверное, там женская половина Пару лет назад я бывал тут, да и твоя мать тоже хорошо знает этот дворец. Это может нам пригодиться.Ромул кивнул, давая понять, что следит за рассуждениями своего воспитателя, хотя и не понимал, к чему тот клонит; впрочем, ему показалось, что он догадывается, о чем речь. Но ведь дверь их собственной комнаты была заперта снаружи на засов, да еще рядом с ней стоял воин с мечом и топором. Разве у него есть шанс снова увидеть мать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150