Я знаю, что все прояснится, когда ты доберешься до Равенны и до императора. Так что умоляю тебя, отправляйся поскорее и выполни эту задачу. И с такой силой и воодушевлением прозвучали его слова, что я решил сделать все, о чем он просил, хотя эти странные стихи и не породили в моем уме никаких особых образов. И перед сенатом Карветии, собравшимся под председательством Кустенина, я поклялся, что я вернусь с армией, готовой освободить нашу землю, изгнать с нее варваров. Я отправился в путь на следующий день. Прежде чем взойти на борт корабля вместе с товарищами по путешествию, я обернулся и бросил последний взгляд на Великую стену, над высочайшей башней которой развевался на ветру дракон с пурпурным хвостом. Человек, одетый в плащ такого же цвета, стояла на крепостном валу… но вскоре и Корнелий Павлин, и его надежды растаяли за кормой корабля в тумане осеннего рассвета. При попутном ветре мы быстро добрались до Таллии, и сошли на берег в конце октября. Ну, а потом, как я и предсказывал, началось долгое и тяжелое путешествие. Один из моих товарищей заболел и умер после того, как упал в ледяную воду одной из галльских рек, а другой потерялся в снежной буре, когда мы переходили Альпы. Последние двое погибли, когда мы попали в устроенную разбойниками засаду, в лесу у Падуи. Я один остался в живых, и когда я добрался, наконец, до Равенны, я начал добиваться приема у императора — но безуспешно: этот мягкосердечный дурак был уже полностью в руках варваров, хотя и других. И ни мои мольбы, ни голодовка не помогли делу сдвинуться с места. В конце концов, слуги, которым надоело мое присутствие, просто-напросто выгнали меня метлами из дворцового атриума. Измученный долгим бесплодным ожиданием и голодом, я впал в отчаяние и ушел из этого города и от его высокомерных жителей. Я брел от деревни к деревне, ища приюта у крестьян и платя за сухой хлеб или чашку молока своим врачебным и ветеринарным искусством. Я в равной мере владел обеими профессиями, но можно не сомневаться, что я с куда большей искренностью готов был помочь ни в чем не повинным животным, нежели тупым и жестоким человеческим существам. И что только произошло с их благородной латинской кровью! Вся страна была наполнена разбойниками, жители ферм дошли до полной нищеты, задавленные невыносимыми налогами. То, что некогда было гордыми городами, окруженными крепкими бастионами, стоявшими вдоль прекрасных старых дорог, — превратилось в простые груды развалин, населенных призраками, а их обрушившиеся стены густо оплел ядовитый темный плющ. Изможденные бродяги у порогов богатых вилл дрались с собаками за вонючие объедки, готовые перегрызть друг другу горло за какой-нибудь обрывок кишки или кожи… На холмах больше не кудрявились виноградные лозы, и не видно было серебристых олив, которые грезились мне в юности, когда я читал поэмы Горация и Вергилия. И не было тут белых волов с изогнутыми, словно полумесяц, рогами, влекущих плуги… И крестьяне не бросали в землю зерна… Лишь грязные полудикие пастухи гнали отары овец да стада коз на сухие пастбища, да свиньи рылись в палой листве под дубами, отыскивая желуди. Все были голодны, и люди, и животные. И мы возлагали надежды на эту страну! Порядок в ней, если это можно было назвать порядком, поддерживали отряды варваров, составлявших теперь основную часть имперской армии, и куда более преданных своим вождям, нежели немногим оставшимся римским офицерам. Они не столько защищали жителей страны, сколько мучили их, издевались над ними. Империя превратилась в шелуху, пустую, как и ее император. Те, кто были некогда хозяевами земли, теперь находились под пятой грубого, невежественного притеснителя. Как часто я всматривался в отупевшие лица, в грязные лбы, покрытые холопским потом, пытаясь отыскать в них благородные черты Цезаря и Марка, волшебные очертания лиц Катулла или Антонина! Увы… И все же, все же… Словно луч солнца, прорвавшийся сквозь плотные темные облака, иногда, без всякой видимой причины, в их глазах вспыхивала гордая доблесть их предков, и от этого мне казалось, что надежда еще не утрачена. И в городах, и в больших поселениях пустила крепкие корни христианская вера, и распятый Господь смотрел на своих почитателей с алтарей, высеченных из камня и мрамора, — но в глубине страны все так же стояли храмы, посвященные древним божествам, хорошо укрытые и защищенные густыми зарослями. Неведомые руки возлагали подношения перед разбитыми, изувеченными изображениями. Иной раз откуда-то из лесной глуши до меня доносились звуки флейт и грохот барабанов, — из лесной глуши или с вершин гор… они сзывали почитателей древних божеств присоединиться к празднику лесных дриад либо речных и озерных нимф. И из душистых глубин пещер мог тогда появиться сам похотливый Нон, стуча раздвоенными копытами, с огромным фаллосом, непристойно раздутым… всегда готовый полюбоваться на оргию, длящуюся из века в век, и принять в ней участие. Христианские священники возвестили о скором возвращении Христа Спасителя и о близящемся Страшном суде, и убеждали людей оставить мысли о земной жизни в земных городах и обратить свои взоры, и надежды ко Граду Небесному. И от этого день за днем умирала, любовь римского народа к своей родине. Культ предков постепенно сошел на нет, и самые священные воспоминания людей были забыты ради чисто академических споров риторов. Я жил так долгие годы, заботясь лишь о самом насущном, я не думал о причинах, уведших меня так далеко от родной земли, будучи уверен, что там, у подножия Великой стены, все давно превратилось в руины, все потеряно, все мои друзья и боевые товарищи умерли, потеряв надежду на свободу, достоинство и цивилизованную жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150